Дверь - [10]

Катя его мне в конечном счете не очень понравилась. Слишком молода, что ли. Или глаза серые не люблю? Во всяком случае, видеть мне ее не хочется, да и она шагов не предпринимает. И мне хотелось бы познакомиться с какой-то совсем другой женщиной.

Завтра день его рожденья.

То ли день рожденья, то ли поминки. Я прошел по его любимым местам.

Разумеется, посидел в кафе на Кузнецком. От усталости я ослабил внимание, пустил себя, что называется, на волю, разрешил себе делать, что хочется. Ничего особенно удивительного я не сделал. То есть ничего эксцентричного. Всего лишь взял яблочный пирог и с удовольствием его съел. Ему этот пирог совершенно не нравился. Что касается кофе – наши вкусы совпали. Выпил две кружки фильтрового.

Посидел, поглазел на народ. Столько красивых женщин. По-моему, они все красивые. И некоторые сидят в одиночку и тоже бросают на меня взгляды, но я чего-то побаиваюсь. Вообразить-то я могу что угодно, но не воплотить.

Из кафе добрел до “Библио-Глобуса”. Здесь тоже постарался действовать интуитивно. Какие-то отделы проходил равнодушно, у каких-то задерживался. Что меня поразило, что я совершенно не могу осмыслить, – я читал огромный том по теории чисел – и понимал! Даже увлекся. Осознал и испугался. Решил пока не думать.

Июль, жара, я повадился ездить в одно дачное место. Не на машине, к гаражу я даже не подхожу. Сажусь на Маленковке в электричку и до

Семхоза. Не близко, больше часа. Там пешком. Старый дачный поселок.

Сосны на участках. Я беру с собой бутерброды, термос, книжку, любую, какая попадется в книжном шкафу. Иду мимо поселка, через изумительную березовую рощу, к озерцу. Вода кажется черной. Но чистая. На глубине бьют ледяные ключи. Купаюсь, лежу в траве, читаю, бездельничаю. Траве, воде, легким облакам в небе, – им все равно, кто я. Да и мне все равно, пока я лежу в траве и смотрю в небо.

Дачники появляются на другом берегу, там песок, солнечная сторона.

Я съездил на Востряковское кладбище. Нашел могилу родителей. Они лежат под одной плитой. Их молодые лица в овальных медальонах глядели на меня. Я похож на мать.

Вымыл плиту. Выдрал сорняки. Женщина у соседней могилы поливали из лейки фиолетовые цветы. Она дала мне несколько ростков и лопату. Я вскопал землю у могилы и посадил цветы. Могила обрела глаза. Мы поговорили с женщиной о наших покойниках. Вместе пошли на автобусную остановку. В автобусе молчали. Я думал вот о чем: наверное, я помню о родителях то, что помнил о них другой, мой брат, но, кажется, все-таки немножко больше. Одну сцену из детства я вижу как будто с двух точек зрения. Родители сидят на скамейке. Мне думается, это

Сокольники. Отец курит. Мать смотрит на меня. Я сижу на скамейке напротив. В то же время мать не может меня видеть, потому что я сижу на корточках шагах в пяти от них, и осколок стекла сверкает мне с асфальта. Я вижу эту сцену за себя и за брата, у меня сферическое зрение, как у насекомого. Да, да я не человек, я насекомое.

Похолодало. Дождь, серость. Ненавижу московское лето. Вчера я поднялся на чердачный этаж. Зажег свет, увидел глухие черные стены.

Гитара лежит навзничь. Я подошел, склонился, коснулся струн. Она отозвалась. Больше я ее не трогал. Мои пальцы ее не помнят. Но в них есть своя память. Я думаю, ее можно пробудить.

Купил водки. Один на один с бутылкой, единственным другом.

Электрички идут внизу, дурная бесконечность их хода. Я опрокидываю стопку, жую бутерброд с колбасой, ем соленый огурец. Бабка торгует соленьями у магазина, я замедлил шаг возле нее, и она уговорила взять огурцы, очень кстати. От алкоголя становится легче, и кухня не кажется мне такой уж враждебной, скорее – равнодушной. Я думаю о всякой всячине, о женщине, с которой хотел бы увидеться. Я ее представляю себе. Но не близко, издали. Вижу ее небольшую, крепкую фигурку. Издали чувствую ее настроение, состояние. Запах. Хочу ее.

Руки дрожат.

Принимаю холодный душ, успокаиваюсь, одеваюсь, иду из этого дома.

Зонт не взял, да и не знаю, есть ли он. Останавливаюсь, удивленный тем, что не знаю. Сажусь в автобус до Рижской. Пересаживаюсь в другой. Выхожу на конечной.

Дождь. Я иду во дворы. Магазинчик в первом этаже. Беру банку пива.

Тяну, глазею из окна на улицу. За спиной урчит игральный автомат.

Мне уютно. Или удобно? Не знаю, как точней. Вроде я попал, наконец, на свое место. Катился, катился шариком по пустой глади, не мог остановиться, не за что было зацепиться, и – провалился вдруг в лунку. Лежу, отдыхаю.

Она остановилась перед магазином и долго не могла закрыть зонт.

Спица была сломана. Женщина походила на птицу с одним, перебитым крылом.

Я был уверен, что знаю даже ее имя. Забыл, но вспомню, обязательно вспомню. Я отступил за витрину, когда она вошла, будто боялся, что и она меня узнает. Она должна меня знать.

Взяла хлеб – полбуханки черного. Тетка у автомата разменяла ей десятку. Она сыграла два раза. Ничего не выиграла. Отправилась к выходу. Я знал – заранее! – на улице она остановится и достанет сигарету. И спички. Я знал, что зажигалки у нее нет.

Она вышла, достала сигарету, спички, чиркнула, в горсти поднесла огонек. Дождик крапал, но она не стала раскрывать зонт. Дождь сеял мелкий бисер на ее волосы и плечи. Я шел за ней. Сердце болело от нежности. Я так ее чувствовал, как собственного ребенка. И все мне было в ней знакомо, и походка, и голос, и взгляд. И распухший, тяжелый ее портфель был мне знаком.