Очень скоро я поняла: это ты настоял, чтобы прийти к нам и встретиться наконец со мной. Догадываюсь, что добиться приглашения было нелегко. Тантика никогда никого не приглашает, а если очень уж надо встретиться, то свидание назначается в кондитерской. Так было и с тобой. Накануне вечером мама сказала, что хотела бы познакомить всех. Тантика помолчала немного, потом спросила, подойдет ли кондитерская «Вираг», в четыре часа. Мама сбегала к соседям, чтобы позвонить тебе, и, вернувшись, сказала, что договорились. Потом все трое до полуночи читали романы, словно это было самым важным делом на свете, но я-то знала наверное, что ни одна не видит ни строчки. И скоро тетя Баби выдала себя. Она вдруг встала с кровати и начала гладить свой костюм в мелкую клеточку, который надевает раз в год по обещанию — например, когда соберется в театр. Но даже для театра она его не гладит; у тети Баби всегда все немножко помятое, но она как-то не замечает этого. Она долго провозилась на кухне: юбка-то вся в складку. Словом, ясно было, что она готовится к встрече.
Когда вы пришли, тетя Баби опять волновалась больше всех, я по звону посуды угадывала, как она суетится. Накрыв на стол, она стала потчевать тебя пирожными. Но ты только смеялся и говорил, что терпеть не можешь сладкого. Некоторое время она настаивала, а потом объявила вдруг, что в этом ты похож на меня. Ты сразу стал серьезным, я поняла это по голосу, и все гадал, где я могу быть. А я боялась шелохнуться в моем убежище, хотя рука у меня уже болела из-за проклятой доски для теста. Эта доска висела на стене; вскочив в нишу, я оперлась на нее, а потом уже изменить положения не могла. Было очень неудобно, я всем телом чувствовала рисунок ее тюлевого чехла. Тюль был белый, очень красивой выработки, но кое-где он уже расползся от старости — когда-то ведь это была мамина фата. Очень, должно быть, грустно, когда делаешь чехол от пыли из собственного свадебного убранства. Уж лучше я вовсе без фаты буду венчаться, а то и вообще замуж не выйду…
Тантика и тетя Баби стали пугать тебя мною.
— Чтобы с таким ребенком, как Мелинда, дело иметь, большая смелость нужна! — начала Тантика.
— Да ведь с каждым ребенком так, — ответил ты, а я подумала: ну и воображала!
— Вот как! А сколько же вы детей воспитали, что так в этом сведущи? — спросила Тантика, и я впервые в жизни одобрила ее: я спросила бы у него то же самое.
— К сожалению, пока ни одного. Просто я люблю детей. Наверное, от родителей своих унаследовал. Нас ведь у них одиннадцать душ было. Я самый младший. Говорят, я часто сердился, что у нас все нет и нет маленьких братишек-сестренок: ведь и у соседских детей и у школьных моих товарищей — у всех были младшие! Так что вон с каких пор не хватает мне малышей вокруг…
— Ну да… конечно… Малыши прелестны. Но Мелинда не младенчик, которого качать да убаюкивать надо.
— Это мне просто повезло. Я не знал бы, как и приступиться к маленькому ребенку. С подростком мне будет проще — с ним ведь уже как с человеком разговаривать можно. Есть у меня один паренек, он со мной вторым шофером работает. Я его называю Помощник пилота. Совсем еще мальчишка — двадцать один год всего. Вот он для меня тоже как сын; право, я так полюбил его, что с радостью усыновил бы. Понимаете, он привязчивый, как ребенок, но и умница уже, с ним вполне можно разговаривать всерьез.
— Мелинда дикарка, она ни на кого не похожа.
— Взрослым тоже нелегко было бы пережить то, что довелось пережить ей за последние полгода. Эстер рассказывала, как Мелинда любила дедушку. Да и в новой обстановке тоже нелегко сразу освоиться.
— Много терпения вам понадобится, вот увидите. Справитесь ли? Как ни говори, чужой ребенок.
— Ребенок Эстер.
— В том-то и дело, что к матери она тоже не слишком привязана. Иной раз по нескольку дней и словом не перемолвятся. Как будто ей и нечего сказать матери.
— От этого, наверное, тяжелей всего самой Мелинде…
— Между прочим, она не с таким уж восторгом ждет вас!
— Что ж здесь удивительного…
Этот разговор так врезался мне в память, как будто отпечатался в мозгу. Как видишь, я запомнила его слово в слово, и все же я не понимала тебя! Зачем ты становишься на мою сторону? Я не просила тебя об этом! Мне не нужно твоей доброты, незачем тебе быть таким все понимающим, а главное — не смей любить меня уже заранее, даже за глаза.
Все равно не поверю.
Голоса тети Баби не слышно было в этом радиоспектакле, но по непрерывному скрипу ее стула я понимала, что она, торопясь и стыдясь себя, одно за другим поедает пирожные — она обожает пирожные со взбитыми сливками. Мама ни единым движением не выдавала своего присутствия, словно ее и не было, разве что ты прямо обращался к ней с вопросом. Мама вообще молчальница, я к этому уже привыкла и не возмущаюсь больше, хотя очень часто она молчит именно тогда, когда обязательно нужно объяснять, доказывать, спорить. Сколько раз я на ее месте уже стукнула бы кулаком по столу, будь я равноправной, взрослой, а она молчит… Не похожи мы друг на друга, разве что носы одинаковые. Вот и на этот раз она сказала только:
