Двенадцать шагов фанданго - [22]

История мне понравилась. Мамут же, наблюдавший за выражением моего лица, принял эффект воздействия на лицевые мускулы наркотика за мину недоверия.

— Это правда, — уверял он голосом оправдывающегося школьника. — Клянусь.

— Верю, — вздохнул я.

Мамут надул губы и покачивался, сидя на корточках. Я рухнул на деревянный стул. Чувствовал себя усталым, напряженным и раздраженным. Закрутка, приправленная кокаином, могла бы улучшить настроение, но я не мог заставить себя воспользоваться запасом наркоты. В доме сгущались сумерки. Если бы у меня были часы, я бы слушал их тиканье. Если бы у меня был кран, я бы слышал, как из него капает вода. Но сейчас я мог слышать только затрудненное дыхание Ивана. Я взглянул ему в лицо и вздрогнул, встретив его взгляд.

— Как дела, приятель, лекарство действует? — спросил я.

Он прошептал по-французски что-то не совсем внятное. Это прозвучало так, словно он вернулся из прошлого, чтобы послать к черту мое будущее, или, возможно, он просто решил, что в прошлом это будущее было недостаточно исковеркано.

Понимай как хочешь.

Я улыбнулся и кивнул.

На его губах показались пузыри, они стали было катиться к уголку рта, но Мамут наклонился и стер их пальцем. Взгляд Ивана все еще был устремлен на меня. Может, он смотрел на меня, может, в пространство между нами, возможно, даже сквозь меня или в другую сторону. Его напряжение проникало сквозь защитное одеяло наркоты, в которое я завернулся, жгло мой позвоночник соляным раствором.

— Думаю, что нам пора увезти тебя отсюда, — решил я. — Надо подготовиться к поездке, а потом отправляться. — Я наклонился и посмотрел ему в лицо, но его внутреннее «я», реагировавшее на внешние сигналы, давно исчезло. Я выпрямился. — Как насчет музыки, пока ты меня ожидаешь? А? — Быстро подошел к кассетному магнитофону и порылся в записях. Среди них должна была найтись такая, которая бы апеллировала к неразвитому в отношении рока вкусу француза. Я вставил кассету и нажал на клавишу проигрыша. — Тебе это понравится. — Ритмичные звуки песни из фильма «Апокалипсис сегодня» разнеслись по комнате, и я уже был на полпути к лестнице, когда осознал жуткое соответствие обстановки комнаты с моим случайным, необдуманным выбором музыки.

«Это — конец, мой единственный друг, конец», — зазвучала песня The Doore, но я остановил его до того, как воспроизведен был этот посыл, и врубил радио. Может, «Свободная радиостанция Альберто» передает что-нибудь более подходящее для слушателей, не являющихся немцами?

«Ты где-то и нигде, малыш. Вот твое положение…» — пел Джефф Бек, пока я поднимался по лестнице. Под возгласы звонкого голоса певца: «Эй, гей!» — первая дорожка порошка проясняла мои мозги, вторая же дорожка возвращала меня в прежнее состояние, но строго по порядку. Дело было проще простого: привлечь кой-какую помощь со стороны, снова поместить Ивана в фургон, дать ему очередную порцию таблеток анальгетика, поехать по шоссе номер 340 в больницу и оставить его там, в отделении скорой помощи. Потом смыться, пока меня не замучили расспросами. Это был самый простой и наиболее удобный способ выйти из запутанной ситуации, и никто не мог сказать, что я бросил друга, потому что, во-первых, он не был мне другом, а во-вторых, я спасал свою жизнь. В-третьих, я удалял его из дома и, таким образом, шел навстречу пожеланиям Луизы. Я стал искать другие резоны — быстро набросал короткий перечень, как раз на случай, если бы формулирование четвертого, пятого и шестого резонов потребовало небольшой встряски до того, как меня охватит привычная хандра.

Когда я спускался по лестнице, слышал пение рок-группы Guns N'Roses, приглашавшей меня в джунгли. Я был бы рад совершить путешествие, но был занят сейчас другим — настало время Мамуту оказать мне помощь. Сунул руку в карман, чтобы достать пару таблеток анальгетика и передать их подростку. Мамут стоял в стороне от кушетки. Он поднял руки и осторожно прикрыл ими рот, так что я еле расслышал его слова:

— Мне кажется, он только что умер.

Я ощутил в животе тяжесть, и что-то еще, что-то жизненно важное, ушло из комнаты. Взглянул на Мамута, вслед за ним перевел взгляд на лицо Ивана. В моем пересохшем рту замер неповоротливый язык. Я сделал глотательное движение. Песня, транслировавшаяся по радио, прекратилась. Перед закатом солнца резко кричали стрижи. В долине тревожно сигналили автомобили. Я снова взглянул на Мамута.

— Что ты имеешь в виду?

Мальчишка посмотрел на меня так, словно я был несмышленым дитятей. Высоко в горах Альберто желал слушателям из своего укрытия доброй ночи.

— Я имею в виду, — тихо произнес Мамут, — что ваш друг мертв.

«Это — голос революционной Андалузии, желающий вам приятного вечера и напоминающий, что уже включено освещение… С Богом!»

6

Хенрик отнюдь не был убит горем, а Микки не был огорчен.

— Неужели ты действительно проигрывал на плеере музыку мертвецу? — гоготал он. — Ну ж ты и хорек!

— Ты думаешь, — спросил Хенрик, — он уже окочурился?

Я кивнул и затянулся закруткой. Она, конечно, не могла разбудить покойного француза, но он ее заслужил. Я выпустил облако дыма марихуаны над его трупом.