Две томские тайны - [57]

— Конечно, ана[52]! А вы чего не на работе?

Отец недовольно проворчал:

— Понедельник. Рынок закрыт.

Мать поставила на стол тарелку с оладьями и блюдечко с разогретым маслом.

— Садись, полуночник. На обед будет бэлиш[53].

— С рисом или картошкой?

— Как ты любишь. Говядина и картошка.

Вилен Рахматуллович не выдержал и, отложив своё шитьё, сердитым голосом произнёс:

— Ты ещё этому стиляге праздничный плов приготовь. Побалуй дитятку! — и, повернувшись лицом к сыну, спросил: — Ты где шлялся всю ночь?

Оладушек застрял в горле у Наиля, и, как нашкодивший пацан, он виновато пробубнил:

— С парнями на танцы ходили. А что, нельзя?

Отец встал с лавки и, подойдя к сыну сзади, выдал ему по затылку увесистую оплеуху.

— На танцы? Вся улица жужжит про ваши танцы! Участковый дома обходит, выясняет: кто же это вчера сыну председателя горисполкома в горсаду нос сломал? Ты часом не знаешь этого удальца? В тюрьму, на зону захотел, отличник боевой и политической подготовки, твою мать?!

Глава семейства перешёл на крик, после которого в зале установилась гробовая тишина.

— Я только защищался. Они первыми начали. Их было раз в десять больше, — оправдывался Наиль.

Выпустив из себя гнев, отец понемногу стал успокаиваться и уже почти нормальным голосом сказал:

— Сейчас никто не будет разбираться, кто первым затеял драку. Есть пострадавший, есть его заявление в милицию. В КПЗ закроют, а потом и срок пришьют. Давай, улым, наедайся впрок, собирай чемодан, и к дяде Фанзилю на север. Его экспедиция на днях уходит в тайгу. А там тебя сам шайтан не найдёт.

Ещё горячий бэлиш мать завернула в три слоя обёрточной бумаги и положила в авоську.

— Только в чемодан не клади. А то от жира вещи потом не отстираешь. За обедом обязательно съешь, — наказала Зульфия сыну в сенях.

А потом разрыдалась и обняла его.

Отец с вёслами в руках поторопил:

— Хватит телячьих нежностей! На теплоход опоздаем.

Пока лодку не вынесло на стремнину, Вилен Рахматуллович налегал на вёсла, а потом закрепил их на бортах и закурил.

— Сейчас, как на метро, за полчаса до речпорта домчим.

Присмиревший сын одиноко сидел на корме, прижимая к себе чемодан.

— Чего пригорюнился, хулиган?

— Да, как-то неожиданно всё обернулось, — глядя на речную рябь, ответил Наиль. — Ещё не привык к новой реальности.

— А так всегда и бывает, — выпустив изо рта струйку дыма, тут же унесённую ветром, философски заметил отец. — Готовишься к одному, а судьба бросает тебя совсем в другую историю. Это — жизнь. Значит, такова воля Всевышнего.

Наиль недоумённо посмотрел на отца и спросил:

— Ты в бога веришь, что ли?

— Конечно, верю. Каждый человек в глубине души в него верит. Даже самые оголтелые коммунисты-атеисты. Только в глаза они тебе в этом никогда не признаются.

— А он есть, бог-то?

— А ты как думаешь? Разве последние события тебя ничему не научили? Ты разве не чувствуешь, что какая-то высшая воля ведёт тебя к твоей судьбе?

Сын задумался.

— Однажды на учениях в Бурятии я чуть не погиб. Совершали марш-бросок через Восточные Саяны в тыл условному противнику. Дорога пролегала по горному серпантину. С одной стороны — горы, а с другой — пропасть. Ночь, туман, и за выступом скалы я просмотрел поворот. А БТР ещё на кочке подбросило. Вижу, что впереди дороги под бронетранспортёром нет. Над пропастью он летит. В тот момент я и вспомнил о боге. И хотя вы меня никаким молитвам не учили, но на ум пришли фразы из Корана, которые иногда нашёптывал бабай. Шепчу я молитву и автоматически кручу руль вправо, словно могу развернуть многотонную бронемашину в полёте. И ты знаешь, ата, БТР повернулся и приземлился на дороге.

Вилен Рахматуллович бросил окурок и сказал сыну:

— Я рад, что ты это понял. Легче жить будет.

А потом, на протяжении доброй половины пути рассказывал о томских храмах — церквях и мечетях — закрытых советской властью.

— Твоего деда Рахматуллу родители приучили ходить в Белую Мечеть на Московском тракте, где сейчас — цех карандашной фабрики. А в здании ликёроводочного завода раньше была Красная Мечеть. До войны все минареты разрушили.

Отец снова закурил.

— Православные ещё больше пострадали. Какой красавец был Троицкий кафедральный собор! Стёрли с лица земли до основания.

— А где такой, ата? Я про него ничего не слышал.

— Тоже от нас недалеко. На площади Революции, только раньше она называлась Ново-Соборной. В аккурат за трибуной, где начальство принимает праздничные демонстрации. Я ещё мальцом был, когда родители водили меня в горсад мимо этого собора. Он был огромный, Наиль. И такой величественный. Говорят, в Москве в честь победы над Наполеоном такой же храм построили. Его тоже, как и наш, разрушили. Там сейчас бассейн под открытым небом. А из кирпича нашего собора построили корпус строительного института.

Парень зачерпнул ладонью воды из реки и ополоснул лицо.

— Тёплая. Жаль, искупаться не успел, — сказал Наиль, а затем спросил отца: — А зачем это сделали?

Вилен Рахматуллович пожал плечами и ответил:

— Религия ведь — «опиум для народа». Советские люди должны верить только учению Маркса и Ленина, а не в бога.

Впереди замаячили портальные краны, и гребец опустил весла на воду.