Две тайны Аптекаря - [6]
— Нет, велико не в том смысле. Человек, который носил его до вас. Та женщина… Вы с ней слишком разные. Хотя внешне, возможно, похожи. Но ее жизнь — это не ваша жизнь. Так что я бы на вашем месте поостерегся этой вещицы. Уж очень оно тяжелое, это ваше колечко. Не хотелось бы вас пугать…
— А я, представьте, не из пугливых.
Не знаю, то ли на меня так подействовал этот грог, то ли я осмелела от усталости, но я как будто позабыла, что только что тряслась от страха, когда шла к этому дому. Аптекарь немного помолчал, а потом продолжил всё тем же ровным спокойным тоном, как будто объяснял мне простые вещи, доступные даже для понимания ребенка.
— Чтобы быть бесстрашным, человек должен очень хорошо уметь испытывать страх. Знать его изнутри. Владеть материалом, если позволите так это назвать. Так что у меня есть все основания предположить, что вы профессиональная трусиха.
— В прошлом.
— Может быть, и сейчас?
Мне не нравилось, что он видел меня насквозь.
— Может быть, — согласилась я. — Но вот я же пришла посреди ночи в дом к незнакомому человеку. А у вас оказалось так уютно, так интересно. Вы меня даже заинтриговали. Я вообще люблю разные чувства и эмоции, если честно.
— Это я понял. Вы похожи на копилку. На аккумулятор. Вы накапливаете эмоции. Злость, радость, любовь, всё равно. Страх. Накапливаете, но не тратите. Почему? Почему вы их не тратите?
Я не знала, что сказать. Он был как рентген.
— А страх — эмоция номер один. Только страх заставляет наш разум прилагать невероятные усилия, чтобы избавиться от него. Страх крайне полезен для людей, он открывает в нас такие способности и скрытые качества…
— А как у вас обстоят дела с вашими эмоциями? — Я попыталась перейти в наступление, чем сильно удивила его. — Вы живете тут один, с вашей кошкой, в огромном доме на краю света. У вас случаются эмоции?
— Эмоции случаются. — Он улыбнулся в усы, поднялся с дивана и тщательно вытер крошечное пятно от грога на столе. — Но я не коплю их, как вы. Я использую их, когда работаю. Злость прибавляет мне азарта, радость дает вдохновение, удивление приносит смелые идеи и комбинации. Иногда я даже пытаюсь искусственно вызывать их, программировать эмоции. Если мне надо разозлиться, или разочароваться, или слегка вознегодовать. Должен признаться вам, я человек суеверный. Поэтому для меня еще очень важны знаки… Намеки, предзнаменования. Развлекаю себя. На вас я тоже загадал, между прочим.
— Хотели разозлиться? Или слегка вознегодовать?
— Думал разочароваться и порадоваться. Но вы оказались другой. Не такой, как я подумал сначала. Вы меня удивляете. Пока. Хотя от вас, конечно же, будет много хаоса…
Я быстро собрала в аккуратную горку кусочки бумажной салфетки, из которой уже успела сначала сложить пароходик, а потом мелко изорвать. Я всё-таки нервничала.
— В вашем гроге перец чили, — сказала я, чтобы сменить тему.
— Вы переводчик, — сказал Аптекарь. — Или ресторанный критик.
Я поперхнулась грогом. Это были две профессии, о которых я фанатично мечтала в детстве. Я жила ими, я представляла себя взрослой. Я грезила ими обеими, через день. В результате я стала реставратором. Но ответить Аптекарю я не успела, потому что откуда-то издалека раздался звонок моего ожившего телефона. Надо мной всё-таки сжалились, эвакуатор был где-то поблизости.
— Спасибо вам, — улыбнулась я Аптекарю. — Я больше не буду злоупотреблять вашим гостеприимством.
— Еще посмотрим, — ответил он с каким-то лукавством во взгляде из-под очков и повел меня по своим бесконечным коридорам к выходу.
Я опять прошла за ним шаг в шаг, хотя голова у меня еще немного кружилась, снова пробежалась взглядом по корешкам диковинных книг, вдохнула напоследок запах этого странного дома и стала искать свои мокрые туфли. Я оставила их где-то на маленьком коврике, но свет в просторной прихожей был такой тусклый, что я растерянно шарила по полу, но они никак не попадались мне под руку.
— Подождите, — сказал Аптекарь, щелкнул выключателем, я подняла голову и тут увидела на противоположной стене картину.
Это было как будто наваждение. С этим полотном мы не расставались последние три месяца, я знала каждый его миллиметр, каждую трещинку в кракелюрах, каждый нюанс в оттенках. Совсем недавно я закончила ее реставрировать, и картина вернулась на свое почетное место в залы самого главного музея в этой стране. Я очень гордилась своей работой, и увидеть копию здесь, в доме Аптекаря, было так приятно. Как будто добрый знак, как будто меня здесь ждали, все были свои, и ничего дурного уже точно не могло бы случиться.
— Какая прекрасная копия, — выдохнула я, поднявшись, и улыбнулась картине, как старой знакомой. — Дорогое удовольствие. Не так много людей нынче копирует шедевры на таком уровне.
Я подошла поближе. Работа действительно была прекрасная. Если бы я не знала, где висит подлинник, я бы могла заподозрить, что его украли и тайком притащили в берлогу Аптекаря на край земли, где круглый год идет дождь.
— А с чего вы взяли, что это копия? — эхом моих мыслей отозвался вдруг Аптекарь.
Я засмеялась.
— Потому что я точно знаю, где висит оригинал! Как и большая часть населения земного шара. Более того, я, пожалуй, похвастаюсь. Я ее реставрировала! Ой, простите, я проболталась вам о моей профессии.
Герои романа приехали в таинственный отель «Снежная кошка». Там, совсем под боком у реальности, время спрятало волшебный оазис, где цветут папоротники, молнии сверкают по заказу, а горячий восточный ветер приносит в номера запах пряностей и городов, которые нам снятся. Каждый из постояльцев получит возможность всего на одну ночь примерить чужую жизнь и узнать то, что никогда не знал, — самого себя…
Оккупированный гитлеровцами белорусский хутор Метелица, как и тысячи других городов и сел нашей земли, не склонил головы перед врагом, объявил ему нещадную партизанскую войну. Тяжелые испытания выпали на долю тех, кто не мог уйти в партизаны, кто вынужден был остаться под властью захватчиков. О их стойкости, мужестве, вере в победу, о ценностях жизни нашего общества и рассказывает роман волгоградского прозаика А. Данильченко.
Всемирная спиртолитическая: рассказ о том, как не должно быть. Правительство трезвости и реформ объявляет беспощадную борьбу с пьянством и наркоманией. Озабоченные алкогольной деградацией населения страны реформаторы объявляют Сухой закон. Повсеместно закрываются ликероводочные заводы, винно-водочные магазины и питейные заведения. Введен налог на пьянку. Пьяниц и наркоманов не берут на работу, поражают в избирательных правах. За коллективные распития в общественных местах людей приговаривают к длительным срокам заключения в ЛТП, высшей мере наказания — принудительной кодировке.
Роман К. Кулиева в двух частях о жизни и творчестве классика туркменской литературы, философа и мыслителя-гуманиста Махтумкули. Автор, опираясь на фактический материал и труды великого поэта, сумел, глубоко проанализировав, довести до читателя мысли и чаяния, процесс творческого и гражданственного становления Махтумкули.
Действие этого многопланового романа охватывает период с конца XIX века и до сороковых годов нашего столетня, оно выходит за пределы дореволюционной Монголии и переносится то в Тибет, то в Китай, то в Россию. В центре романа жизнь арата Ширчина, прошедшего долгий и трудный путь от сироты батрака до лучшего скотовода страны.
В сборник известного туркменского писателя Ходжанепеса Меляева вошли два романа и повести. В романе «Лицо мужчины» повествуется о героических годах Великой Отечественной войны, трудовых буднях далекого аула, строительстве Каракумского канала. В романе «Беркуты Каракумов» дается широкая панорама современных преобразований в Туркмении. В повестях рассматриваются вопросы борьбы с моральными пережитками прошлого за формирование характера советского человека.
Эту книгу о детстве Вениамин ДОДИН написал в 1951-1952 гг. в срубленном им зимовье у тихой таёжной речки Ишимба, «навечно» сосланный в Енисейскую тайгу после многих лет каторги. Когда обрёл наконец величайшее счастье спокойной счастливой жизни вдвоём со своим четвероногим другом Волчиною. В книге он рассказал о кратеньком младенчестве с родителями, братом и добрыми людьми, о тюремном детстве и о жалком существовании в нём. Об издевательствах взрослых и вовсе не детских бедах казалось бы благополучного Латышского Детдома.