Две столицы - [32]

— А, — сказал он, — господин помощник начальника Санкт-Петербургской таможни, слышал я о вас, слышал…

— Что же вы обо мне слышали, ваше сиятельство? — спросил Радищев.

— Слышал я, что от сотворения мира ускоре были установлены таможни. И начальники сих таможен получили от них великие прибытки. Вы же первый от сотворения мира чиновник таможни, который не берёт, взяток, и оттого государству великие убытки. Ибо купцам приходится вместо одного человека давать взятки нескольким, а то и вовсе везти товары мимо таможни…

Александр Романович Воронцов рассмеялся:

— Вы, конечно, Александр Андреевич, шутить изволите?

— Нисколько, — ответил Безбородко, опускаясь в кресло и усаживая рядом с собой главнокомандующего. — Я людин, которые тютюн не курят, горилки не пьют и за жинками не ухаживают, очень боюсь… Уси сии страсти открыты и могут подлежать надзору. Если же человек как бы страстей не имеет и ушёл в глубь себя — плохо! Що-нибудь придумает такое, до чего нам и вовек не додуматься. — И он, усмехаясь, так пристально посмотрел на Радищева, что тот невольно опустил глаза.

— Простите, ваше сиятельство, — сказал Новиков тихо, но твёрдо. — Мне кажется, что кроме сих низменных страстей человеку свойственны и благородные чувства — жажда науки и просвещения, любовь к отечеству, желание сделать государство своё сильным и счастливым.

— Свойственны, — подтвердил Безбородко, — однако государство подобно высокой башне — що видно сидящему наверху, не может видеть находящийся внизу, и наоборот, стоящий у самой вершины иногда рассматривает с облаков происходящее на земле и не ведает действительного положения вещей.

Александр Романович вздохнул.

— Государем, который знал действительное состояние народа и мог смотреть в будущее, был вечныя памяти Пётр Первый.

Безбородко пожевал губами.

— Бул. Однако же Россия тогда являлась потентатом[48] малым, тилько входящим в круг народов европейских. Ныне же государство наше огромно, великая его сила возбуждает зависть и ярость Европы. К тому же мы государство молодое, величие нашего народа — в будущих веках. Старые же империи — Гишпания, Франция, Священная Римская империя, сиречь Австрия, Оттоманская Порта — токмо имеют блистательную внешность, гисторию, но уже клонятся к упадку. Отсюда их к нам ненависть и недоброжелательство. — Он вздохнул. — Да, государством руководить треба, учитывая всю совокупность обстоятельств, внутренних и внешних, — сие трудно! — Безбородко хитро посмотрел на Новикова и Радищева. — Мечтания, прожекты — це одно, а жизнь со всеми ея сложностями и препятствиями — другое… — Он повернулся к Воронцову. — А ты, Александр Романович, надолго приехав в Москву?

Воронцов посмотрел в сторону.

— В имении хочу пожить, на природе. Получил разрешение от ея величества отбыть в отпуск на год…

Безбородко покачал головой:

— Так, так, так… Стало, и ты в опале… Да, время такое меланхолическое. Ну что же, Захар Григорьевич, пойдём, пора нам, старикам, на боковую…

Он встал и, кивнув головой на прощание, пошёл переваливаясь, сопровождаемый главнокомандующим. Воронцов тоже поднялся:

— Пора и мне. Прощайте, Александр Николаевич! Вы когда в Санкт-Петербург уезжаете?

— Завтра.

— Может быть, и застанете ещё ея величество. Она собирается в путешествие во вновь приобретённые области Юга и в Тавриду. Подготовка к сему путешествию и его причина сейчас занимают всю Европу… До свидания, Николай Иванович, хочу вам на прощание сказать — поберегитесь. — Он наклонился к уху Новикова. — И если есть у вас книги, выпущенные без дозволения цензуры, уничтожьте!..

Воронцов попрощался с ними и пошёл прочь, гордо закинув седую голову.

Последние гости разъехались. Новиков взял руку Радищева:

— Увидимся ли мы ещё, Александр Николаевич?

Радищев задумался.

— Не знаю. Скажу лишь, что молчать стало тяжело, а говорить нельзя…

Новиков вздохнул:

— Что же, будем делать каждый по-своему то, что нам подсказывают совесть и любовь к отечеству и нашему народу.

Они молча вышли на улицу. Было совсем светло. Птицы пели в московских садах. Отъезжали последние кареты. Из подъезда выскочила молодая красавица в белом бальном платье с помятыми живыми розами, приколотыми к корсажу, с голыми плечами, обнажённой шеей и непокрытой головой. Она взглянула на небо, окрашенное полоской зари, вдохнула полной грудью пахучий свежий воздух, взмахнула обнажёнными руками, украшенными драгоценными перстнями и браслетами, и сказала:

— Как хорошо!

Подлетела карета, с громом упала железная подножка. Лошади, подрагивая на утреннем холодке под шёлковой сеткой, стояли, скосив глаза. Потом захлопнулась дверца, лакей в шляпе с пером вскочил на облучок, и всё исчезло в туманном воздухе, как сказочное видение…

8 Маркиз де ля Галисоньер

Радищев обнял на прощанье Новикова и медленно пошёл через Иверские ворота на Красную площадь. Зубчатые кремлёвские стены и древние башни резко выделялись на розовом небе, по которому плыли рваные облака.

Он свернул на Никольскую. Около Синодальной типографии сторожа с трещотками за поясами открывали рогатки.[49] Прошёл мимо фонарщик с лестницей — тушить редкие, отстоявшие на десять сажен друг от друга фонари. По бревенчатой мостовой прогрохотал волочок