Две повести о тайнах истории - [12]

В выходные дни на Топрак-калу частенько приезжают колхозники из ближайших колхозов на экскурсии. Ничем не гордится Рузмат больше, чем своей привилегией выступать перед ними экскурсоводом. Он уверенно объясняет:

— Вот здесь жил хорезмшах со своими министрами и стражей, а вот там… — он обводит рукой остальное городище, простирающееся внизу, — там жили колхозники.

И, не замечая улыбок, появляющихся после такого объяснения: для него ведь «крестьянин» — слово забытое, он знает только «колхозник», — продолжает:

— Тут цвели замечательные сады — мы нашли в земле сохранившиеся косточки урюка, винограда, персиков; протекали глубокие арыки. Но пришла одна банда и, когда ей не захотели подчиниться, воду отвела, сады вырубила, людей прогнала… Басмачи!

— Рузмат, — спрашивают его, — что это за банда была, про кого это ты рассказываешь?

— Про Чингисхана, неужели не понимаете?

Отличился он и в одной научной догадке. Правда, она была высказана — и даже более того: разработана — еще до него, но он этого не знал.

Догадка была вот какая. Пожалуй, самые интересные помещения из раскопанных в Топрак-калинском дворце, наряду с «залом царей», — «зал побед» и «зал гвардейцев». Стены этих залов — сплошь в барельефах или нишах со статуями. Больше натуральной величины — статуи хорезмшахов, меньшего размера — остальные скульптуры: женские фигуры (жены?), воины-гвардейцы, боги-покровители.

Художественная манера, в которой исполнены все эти группы, свидетельствует о зрелом мастерстве древнехорезмийских скульпторов и самостоятельности их школы. Ни эллинское искусство, с которым искусство народов Средней Азии было связано с древнейших времен, а в особенности после походов Александра Македонского, ни искусство индо-буддийское, которое также было знакомо древнему Хорезму, не подчинили их себе: скульптуры в залах дворца не примешь ни за изваяния индо-буддийских храмов, ни за греческие статуи, хотя преображенные традиции обеих культур и ощущаются.

Но в чем как раз отличился Рузмат — это в том, над чем немало поломал голову сначала и Толстов. Каждая группа барельефов отделялась от другой широким простенком, который был декорирован так: с середины простенка к его бокам шли наподобие лиры, снизу вверх, постепенно сужаясь и образуя спирали на концах, две рельефные толстые глиняные полосы. Но это были изображения не лиры: полосы были чересчур толсты, не было в помине и струн, иным был низ. В некоторых местах на полосах можно было как будто разобрать какие-то поперечные зарубки. Впрочем, возможно, это лишь казалось.

Мотив орнамента упрямо повторялся: едва откопают новый простенок, как снова видят, что он декорирован так же. Что же означал этот мотив? И каково было его происхождение? Орнамент никогда не бывает случайным, — старая истина: если видное место в орнаменте принадлежит, скажем, рыбам, то можно поручиться, что этот народ во времена близкие или отдаленные непременно жил у воды и занимался рыболовством. А о чем говорили эти упрямые толстые глиняные полосы?

Во время одной из частых бесед с Рузматом на всякие исторические темы Рюрик привел его в «зал гвардейцев». Рассказал, какие важные выводы о существовавшем обожествлении личности хорезмшаха напрашиваются из сравнения величины статуи хорезмшаха и статуй гвардейцев и богов, рассказал о влиянии на искусство древнего Хорезма традиций греческих и индо-буддийских. Упомянул, между прочим, и о странном орнаменте, которым декорирован простенок, и показал рисунок его — реконструкцию, сделанную научными сотрудниками экспедиции, а также полевые зарисовки. Нарочно спросил Рузмата: что все-таки этот орнамент может значить?

Рузмат всегда слушал лекции Рюрика во внимательном молчании. Но тут, поглядев на рисунки похожих друг на друга и все же различных орнаментов, вдруг решительно прервал его:

— Говоришь: не знаешь, что это?

— Нет.

— А хочешь, я тебе объясню? Честное комсомольское, объясню! Не веришь?

И, не дожидаясь ответа, стремительно сорвал крученый платок, которым подпоясывался. Штаны незамедлительно поползли вниз, но ни сам он, ни Рюрик не заметили этого.

— Вот! — взмахнул платком и, расстилая его, воскликнул Рузмат. — Вот здесь покажу тебе то же самое!

От красок платка рябило в глазах. Посреди пылал огромный зубчатый золотой круг (конечно же солнце), вокруг него зеленели листья и желтели плоды.

Но Рузмат ошибся: орнамента, похожего на тот, что виднелся перед ними на стене, на платке не было.

— И все-таки я знаю! Знаешь, где я видел такой? На паласах — на стенках у нас вешают такие… Ну, ковер не ковер — большая материя… Знаешь?

— Знаю, конечно. Но ты уверен?

— Я тебе говорю! Ты же видел — я даже на платке начал это искать!

Рузмат говорил так убежденно, что Рюрик счел необходимым передать разговор своим старшим товарищам — научным сотрудникам экспедиции. Он увидел в нем еще одно подтверждение гипотезы сотрудников экспедиции и спросил: а не могут ли что-нибудь дать как параллели к орнаменту с простенка в «зале гвардейцев» настенные ткани сегодняшних каракалпакских или казахских жилищ? Может быть, этот мотив сохранился там?

И в ответ услышал, что его соображение вполне основательно. Больше того: что Татьяна Александровна Жданко, кандидат исторических наук, возглавляющая этнографическую группу экспедиции, привезла из своей последней поездки в колхозы как раз этот самый орнаментальный мотив, который ей удалось обнаружить на одном старом паласе в доме колхозника. Этот мотив — рога баранов, что вполне закономерно для искусства скотоводов. А то, что этот мотив сохраняется у народов Средней Азии и посейчас, свидетельствует об изумительной глубине и устойчивости его корней.