Две могилы - [144]

Что-то мелькнуло в глазах женщины.

— Идти дальше?

— Добиваться вашего освобождения. И снятия обвинения в убийстве. — Фелдер придвинулся чуть ближе. — Констанс, вас направили сюда по моей рекомендации. А теперь я понимаю, что ошибся. Вы вполне здоровы психически. И вы не убивали ребенка. Это была инсценировка. Если вы скажете, где он сейчас находится, я смогу потребовать официальной проверки. И тогда мы сможем доказать вашу невиновность.

— Я… — нерешительно начала Констанс, но тут же умолкла, явно растерявшись.

Фелдер много раз представлял себе эту сцену, даже видел во сне. Но теперь, когда все происходило наяву, он оказался не готов к объяснению точно так же, как и Констанс.

— Я очень рисковал, чтобы получить этот конверт. — Он прикоснулся к шраму на виске. — Но дело не в этом. — Фелдер остановился, пытаясь найти правильные слова. — Мне самому нужно было убедиться. Это не ваша вина, но теперь, когда трудности уже позади, я хочу, чтобы вы знали: я готов повторить все сначала. Готов пройти через огонь ради вас, Констанс. Нет-нет, позвольте мне договорить. Я бы снова сделал это… из-за моего отношения к вам. Не только потому, что обидел вас, отправив сюда. Но еще и из-за моего чувства к вам. Я хочу покончить с несправедливостью и вызволить вас, потому что это моя единственная надежда. Надежда на то, что вы, став свободной и ни от кого не зависимой, со временем сможете увидеть во мне не только врача, но и… — Он смутился еще больше. — Естественно, в этом случае профессиональная этика не позволит мне оставаться вашим врачом… если, конечно…

Он наконец замолчал, не в силах выразить словами свои чувства, нерешительно взял Констанс за руку и с замиранием сердца попытался поймать ее взгляд. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы все понять. Фелдер отпустил ее руку и отвел глаза, чувствуя себя совершенно разбитым.

— Доктор, — мягко произнесла Констанс. — Джон. Я тронута… честное слово, глубоко тронута. Ваша вера значит для меня больше, чем можно выразить словами. Но дело в том, что я никогда не смогу ответить на те чувства, которые вы ко мне испытываете. Потому что мое сердце принадлежит другому.

Фелдер сидел, не поднимая глаз. Слова Констанс звучали все тише, а последняя фраза и вовсе была едва слышна.

Мыслями он вернулся к той встрече в библиотеке «Маунт-Мёрси», когда она впервые рассказала о локоне своих волос. Констанс тогда дала понять, что обнаружение этого локона означало бы нечто большее, чем просто подтверждение правдивости ее слов, и он воспринял это как испытание, возможность доказать глубину своих чувств, стереть память о прежних неверных шагах и ошибочных выводах. Но теперь Фелдер понял, что все это он сам вообразил себе, а она не имела в виду ничего подобного. Он просто вложил свой смысл, свои надежды в ее слова — предлагающие всего лишь убедиться в том, что она сказала правду о своем возрасте. И лишь потому, что он сам настаивал.

Фелдер почувствовал, как Констанс коснулась его ладони, и поднял глаза. Она улыбнулась ему. Но это была ее обычная, спокойная и благожелательная, немного отстраненная улыбка.

— Я не могу ответить на ваши чувства, доктор, — сказала она, слегка сжав его руку. — Но кое-что я все же могу для вас сделать. Поведать вам свою историю. Я еще никогда и никому ее не рассказывала, во всяком случае, не рассказывала от начала до конца.

Фелдер растерянно заморгал, не сразу вникнув в смысл ее слов.

— И боюсь, — продолжила она, — что все это должно остаться между нами. Вам интересно?

— Интересно? — переспросил Фелдер. — Бог мой, да конечно же!

— Хорошо. Тогда можете расценивать это как мой подарок вам. — Констанс на мгновение замолчала. — В конце концов, сегодня ведь канун Рождества.

86

Они тихо сидели, скрытые причудливыми тенями. Констанс через плечо Фелдера смотрела на неф часовни. Два конверта, старый и новый, лежали на скамье между ними.

— Я родилась в доме шестнадцать по Уотер-стрит в Нью-Йорке, — начала Констанс, — в семидесятых годах девятнадцатого столетия. Скорее всего, это случилось летом тысяча восемьсот семьдесят третьего года. Когда мне исполнилось пять лет, мои родители умерли от туберкулеза. В тысяча восемьсот семьдесят восьмом году мою старшую сестру Мэри отправили в сиротский приют в Файв-Пойнтс[133], где она в конце концов и погибла. В тысяча восемьсот восьмидесятом году умер мой брат Джозеф. Но все это вы уже знаете. Чего вы не можете знать — это то, что Мэри стала жертвой врача, практиковавшего в приюте, талантливого хирурга по имени Енох Ленг. Доктор Ленг был одержим идеей увеличить продолжительность своей жизни далеко за пределы, отпущенные обычному человеку. Прежде чем вы начнете осуждать его, хочу объяснить, что он старался продлить жизнь вовсе не из эгоистических соображений. Он проводил исследования, для завершения которых требовалось больше времени, чем он мог бы прожить.

— Что это за исследования? — спросил Фелдер.

— Эти подробности сейчас не имеют значения, — помолчав, произнесла Констанс. — Мы подошли к первому из ряда невероятных событий в моей истории. Идеи доктора Ленга были неординарны, как и его понимание врачебной этики. После ряда опытов он поверил в возможность создания препарата — эликсира, существенно продлевающего жизнь. Одним из его компонентов была живая человеческая плоть, взятая из молодого, здорового организма.