Две фантастические повести - [6]

— Твое желание нетрудно выполнить, — проговорил он.

Глава восьмая День великолепных начал

Швиттау, объятый временем и текущий в нем, — Фауст покидает его.

— Итак, мы начинаем! — воскликнул Мефистофель и вывел его на улицу. За окном домика доктора Фауста испуганное, на коем запечатлела бессонница печать свою, лицо экономки. Фауст припоминает смутно бывшее вчера и ничего узнавать не хочет. И экономка не узнает его, преображенного, обуянного молодостью лет, восставшего юношей из старческого почти небытия…

— Куда? — спросил Фауст.

И, не отвечая, повел его Мефистофель сквозь тесные, поросшие невысокими домиками улицы к вокзалу висячей электрической дороги.

С восторгом и любопытством посмотрел Фауст на людей и не случайно выбрал место в вагоне, рядом с молодой женщиной в шляпке, возвращавшейся, очевидно, на дачу Мефистофель же занял место позади их, отбросившись на спинку дивана и полузакрыв глаза. Руки он возложил на живот.

Вагоны, покачиваясь, поплыли над прижатыми друг к другу, словно карты в колоде, огородами, над парниками и оранжереями, от которых поднимался кверху, прямо к открытым окнам вагона, запах теплый, тягучий. Покачивание вагона и чрезмерная теплота, разлитая в воздухе, — усыпляли. Уже через четверть часа услышал Фауст за спиной своей легкое и мерное посвистывание и, обернувшись, увидал профессора дремлющим.

Молодая женщина, соседка Фауста, сняла шляпку и положила ее на колени. Шляпка упала. Фауст был рад поднять.

— Спасибо, — улыбнулась дама.

— Как жарко! Не правда ли? — сказал Фауст. Женщина кивнула головой. Ничего не ответила. Ее не удалось вызвать на разговор. Фаусту стало досадно.

Мефистофель проснулся вдруг на одной из остановок, когда быстрый тормоз отбросил его от спинки дивана и ударил подбородком в спину Фауста.

— А, — сказал он и открыл глаза.

Они проспали еще несколько станций. На одной из остановок, когда раздался звонок и вагон вздрогнул, чтобы уйти дальше, Мефистофель вскочил внезапно и, воскликнув:

— Здесь! — потащил Фауста к выходу. Вагон уже тронулся, когда они спрыгнули с него на площадку висячего вокзала, откуда, по лестнице, спустились на землю.

Фауст, обрадованный, пил множество великолепного воздуха. Пошли они по узкой дорожке, покрытой крупным, медным песком. Слева блестела речка, справа — вырастали из земли разбросанные домики, не менее чем Швиттау, старинного городка Литли. За речкой кипели и искрились в золотистом воздухе девичьи голоса, звончатый смех и мелькали красные ленты.

— Здесь гулянье, — сказал Мефистофель. — Каждую неделю здесь занимаются этим!

Фауст изъявил желание попасть на гулянье.

Через речку переправились они в крохотной, шаткой лодочке. Повез их старик словоохотливый, но Фауст слушать его не стал. Окружила их музыка девических шуток и песен, когда вступили они на лужайку, где буйствовало веселое народное гулянье. Фауст жадно смотрел на увесистые бедра красавиц из Литли, на их оттопыривающиеся под тонкими тканями лифов, спелые груди. Он врезался в самую гущу хора и без устали стал осыпать прекрасных соседок звеневшими, как серебряные монеты, поцелуями. Веселой бранью набросились на него девушки, а молодые парни недружелюбно поглядывали на пришельца. Но Фауст прыгал и скакал, как молодой козленок, обрадованный необычайным теплом солнца. Он вмешивался в игры и сам затевал новые. С резвостью, которая только доступна ей, вновь обретенной молодости, увлекался он равно и чехардой и «фантами», бегал в «ловитки» и скакал через препятствия. Глаза его блестели, губы дрожали от удовольствия. Он не помнил ничего, ни о чем, ни о Мефистофеле, который, сияя темными провалами глаз, следил за ним, ни о Швиттау, ни о чудесном преображении своем, ни о чем, — кроме того, как прекрасно мгновенье, когда живешь этим мгновеньем. Он радовался прозрачному лету секунд высокой радостью молодого звереныша, радостью буйной плоти, возбужденной близостью других ей подобных… Ловкость Фауста и умелые манеры его сделали сразу из него предмет ласковых и обильных взоров литльских красавиц, — и, пожалуй, многие из них лелеяли мысль о крепких его объятьях.

Но только одна, которой было едва ли больше семнадцати, забросившая червонные косы свои за плечи, с серо-голубыми глазами, заняла с некоей минуты мысли Фауста. И тем более не мог он думать о других, что уединялась золотокосая красавица с краснолицым парнем, который, видимо, неплохо чувствовал себя, обнимая ее тугую талию.

— Э, стоит ли думать об этом! — услышал Фауст рядом голос профессора Мефистофеля и вздрогнул, чуть не задев плечом гипотенузу его вездесущего носа. Мягкая черная фигура профессора, видом своим, вернула, как говорится, Фауста к жизни. Только теперь он вспомнил о своем спутнике.

— Скоро вечер, — сказал Мефистофель, кивая гипотенузой на уходящее солнце, — следовало бы подумать о ночлеге, да и перекусить чего-нибудь этакого. А место здесь есть такое, лучшее в Литли.

Тут Фауст действительно ощутил как усталость в теле, так и весьма недвусмысленное желание закусить чего-нибудь этакого, как сказал Мефистофель. И, не переставая думать о рыжей девушке, которая пленила его окончательно, он поплелся за профессором.