— Поможешь? Мне?.. — усмехнулся мальчик. — Но как ты мне сможешь помочь?
— О, очень просто! Я выйду отсюда и одного из охранников отошлю в хижину, где спорят мужчины, — скажу, что у Меттинга есть к нему важное поручение. Как только он уйдет, я начну второму заговаривать зубы. Он не слишком-то умен, это сразу видно. Ты в это время тихонько выскользнешь за моей спиной. Как только охранник тебя заметит, я схвачу его за руки, кинусь под ноги, в общем, придумаю что-нибудь… Ты уж сумеешь за это время убежать!
Глаза у Конана загорелись, а сердце сильнее забилось в груди.
— Пожалуй, Кевин не зря собирался на тебе жениться! Ты молодец.
Гэлла опустила глаза. Помедлив, она направилась к двери.
— Ну, так я начинаю!..
— Подожди! — схватил ее за плечо мальчик.
Новое соображение, пришедшее ему в голову, перечеркнуло всю его радостью. Если ему удастся вырваться отсюда, то уж Гэллу схватят наверняка. И что будет с ней? По неписаным киммерийским законам тот, кто помог преступнику избавиться от наказания, подвергается этому же наказанию сам. Гэлле отрубят руку и вышвырнут за пределы деревни. Конечно, она сама предложила ему бежать, значит, отвечает за все последствия, но… Но получить свободу ценой чужой отрубленной руки ему почему-то не хочется. Да и что скажет ему Кевин, если получит когда-нибудь назад свою искру? Что скажет Кевин, не найдя невесты или, еще хуже, встретив ее где-нибудь без руки?..
— Нет, Гэлла, — твердо сказал Конан. — Женщины очень глупы. Все. Не могу понять, как Кевин мог захотеть жить с тобой в одном доме! Ты даже не подумала о том, что если я убегу, тебе отрубят руку вместо меня.
— Но я тоже убегу! — пылко воскликнула Гэлла. — Я очень ловкая и быстрая, я вырвусь от них!..
— Нет и нет, — отрезал мальчик. С женщинами всегда надо говорить коротко и сурово, даже если тебе только тринадцать лет. — Уходи, Гэлла. Можешь поговорить с Меттингом, если он станет тебя слушать. Но вряд ли из этого что-нибудь выйдет. С Кевином же встречаться тебе сейчас незачем. Эта встреча совсем тебя не обрадует, можешь мне поверить.
— Обрадует! — возразила девушка.
Конан не ответил. В молчании он съел все лепешки, выпил молоко и протянул ей пустой кувшин.
— Теперь уходи, — коротко велел он.
— Обрадует!.. Меня очень обрадует, Конан!.. — умоляюще повторила Гэлла.
Крылья ночной бабочки затрепетали быстро-быстро. Благодаря этим взмахам слезы не выкатились из глаз, но удержались в их уголках.
Не глядя на нее и не дожидаясь, пока за девушкой захлопнется дверь, Конан снова свернулся калачиком на полу, стиснув зубы и сведя брови к переносице.
* * *
Все население деревни высыпало из домов и собралось возле Черной Ели — так называлось место на холме, вдали от хижин и огородов, где совершались публичные наказания, а также приносились самые страшные и торжественные клятвы.
Черная Ель когда-то была обычным зеленым деревом, но в незапамятные времена в нее попала молния, превратив в обугленный столб. Это было сочтено ясным указанием Крома на значительность и священность этого дерева и этого места.
У Черной Ели когда-то отрубали правую руку Хоссе. Здесь же получали последние напутствия воины, отправлявшиеся в дальние походы.
Возле самой ели, едва не касаясь лбом обугленного ствола, стояла мать Конана, прямизной осанки не уступая дереву. Лицо ее было темным от горя и позора, но синие глаза смотрели спокойно и прямо, и голова не клонилась.
Конана привели и остановили в нескольких шагах от нее.
Воины, сторожившие мальчика в хижине Хоссы, теперь стояли по его бокам, сжимая рукояти мечей. Конан почувствовал невольную гордость: его охраняют, словно могучего и опасного врага! Впрочем, гордость была мимолетной и быстро сменилась горечью и нетерпением: долго ли они будут тянуть, скорей бы уж говорили о предназначенном ему наказании!
Скорей бы уж взмахнули мечом! Правая рука отчего-то невыносимо зудела.
Старый Меттинг, одетый торжественно и чисто, словно то была не казнь, а праздник, поднял руку, призывая всех к молчанию. Разговоры, выкрики и смешки стихли.
— Братья, — медленно начал Меттинг. — Нет нужды говорить, для чего мы собрались сегодня у этого священного, отмеченного самим Кромом места. Конан, сын Ниала-кузнеца, сын достойного, погибшей славной смертью воина, был уличен сегодня ночью в одном из самых позорных деяний. Он попытался обокрасть нашего с вами соплеменника, всеми уважаемого Буно. Все мы знаем, какое наказание полагается вору.
— Знаем, знаем… — глухо поддакнула толпа.
Где-то там, в этой толпе были друзья Конана, была Гэлла, был маленький предатель Пэди. Интересно, они тоже бормочут: «Знаем, знаем…», или все-таки молчат, уперев глаза в жухлую осеннюю траву?..
— По законам нашего народа, посягнувшему на вещь соплеменника, отрубается правая рука, а затем он навсегда изгоняется из пределов своего селения. Так я говорю?
— Так! Так! — охотно откликнулась толпа.
— Мы все это знаем, Меттинг! — раздался чей-то веселый мужской голос. — Хватит болтовни! Приступай скорей к делу!
— Не торопите меня, — с достоинством ответил старик. — С раннего утра до полудня обсуждали мы сегодня, подвергнуть ли Конана, сына кузнеца Ниала, казни, уготованной всем ворам, либо выбрать ему другое наказание.
