Он один, разомлевший на солнцепеке, блестя очками, с носовым платком на макушке, старательно завязанном узелочками со всех четырех сторон, не понимая ни слова, плывет вдоль ряда, ничего не видя, не оборачиваясь…
Как больно рукам! Как сухо во рту! Какая охота напиться!..
Он работал медленнее других. Зато когда все уходили домой пообедать, Костя неутомимо шагал, шагал и шагал вдоль своего ряда, обрывая головки роз… Но дойдешь до конца аллейки — и чудо! — на кустах, которые ты только что обобрал, все новые, новые розы…
Подъезжают тачки. К ним подтаскивают мешки. Поскрипывая, тачки везут к заводу розовые головки. На вес.
Вся земля усыпана розами. Она тонет под ярким покровом алого, красного, багрового, светло-розового… А они — эти чертовы розы, — они не сдаются, нет! Продолжают вспыхивать тут и там… И сколько их ни обирай, они снова глядят сияющими розовыми глазами из зелени кустов.
Поля, холмы, дороги, не охватимые глазом, — все в розах! Оберешь кусты, присядешь на минутку, чтоб отдохнуть, а за это время ветки кустов опять покрываются розами.
Ночь придет… Но и ночью, во тьме, они будут цвести бесчисленным количеством розовых точек, бутонов, венчиков. Пока он спал — страшно было подумать! — розовые кусты зацветали опять, опять…
…Когда после работы он уходил в общежитие, состоявшее из нескольких коек в комнате для гостей, Костя так уставал, что не мог уснуть. Он сидел на ступеньках пустого дома, подпирая щеки ладонями, осоловело глядя вперед.
А свет фонаря ложился на желтоватые, вздрагивающие от движения листвы асфальтированные дороги парка.
…Сто четыре рубля!
Немыслимо, невозможно… Он победил, а?.. Заработал, а?.. Теперь он, Костя Шалаев, будет всегда побеждать! Обязательно побеждать…
Прорвался сквозь темноту ночного пустого парка… Заработал на два билета — себе и Жужуне… Больше того: из Кахетии он может теперь долететь до Зугдиди — столицы Мингрелии. А уж оттуда до самой Сванетии — хоть автобусами, хоть самолетами…
Ай да Костя! Ай да Шалаев! Валяй. Вперед!
Посадочная площадка.
— Ты куда отправляешься? — спрашивает Костю от нечего делать взрослый парень в форме летчика.
— В Сванетию.
— Быть нэ можэт!.. Я — сван. Лично я. Понымаешь?.. В Сванэтии у меня мамаша. А у тэбья?
— Я за сестренкой еду.
— А сколько сэстренке лэт?
— Шестнадцать.
— Разрэши прэдставиться. Гогиа, — сказал летчик, щедро протягивая Косте прямую ладонь. — А в каком примэрно она у тебя сэле?.. Или, может, в Мзстии?..
— Нет. Не в Местии. Она из селения Калё.
— Быть нэ можэт! Из сэления Калё, говоришь? Нэт! Ты врешь.
— И не думал врать! — удивился и обиделся Костя.
— Видышь ли, я сам из Ушкула. Это недалеко… Наш дед, понымаешь, и наши дядья — все мы с висшим образованием. У нас только один-единственный со средним образованием… А между прочим, она у тэбя красивая?
— Кто?
— Сэстренка.
— Красавица!
— Всэ мы с висшим образованием, — увлеченно продолжал Гогий. — И всэ солидные спэциалисты… Нэ вэришь?
— Почему ж не верить? Я верю… Только при чем тут образование?
— Нэхарашо говоришь! — пристыдил его Гогий. — Все ж таки очэнь важно, какая сэмья… Постав чэмодан. Устанешь. — И он предупредительно выхватил из Костиных рук чемодан. — Друг! А почэму он так крэпко воняет розами?
— Мне женщины положили. Чтобы я их привез сестре. На варенье.
— Дай пару.
— Да бери сколько хочешь.
Летчик раскрыл чемодан, взял розу, поглядел на нее, прищурился и сказал:
— Э-эх, люди-люди!.. Нэ панимают. Розы — и вдруг на тэбэ! — на варэнье… Это… Это же все равно как слопать любовь. Понымаешь? Красоту и любовь…
Костя прыснул.
— Подожди… Я их тэбэ упакую.
Гогий быстро слетал куда-то и возвратился с ящиком, компрессной бумагой и молотком.
— Понымаешь, друг, кто-то отправлял из Кахэтии фрукты и оставил это добро…
Присев на корточки, летчик тщательно обернул в бумагу Костины розы и бережно уложил их в ящичек.
— Лэти красота к красавицэ!..
Костя не выдержал. Он громко захохотал.
— Очень даже нэхарашо! «Над кэм смеетэсь? А над собой смеетэсь!» Кто это сказал? Грыбоедов… Между прочим, он был женат на грузынкэ. На Чавчавадзэ. Слыхал — Чавчавадзэ?
— Нет. Не слыхал.
— Нэхарашо, — укорил его летчик. — Ладно… Я все тэбэ расскажу. Я тэбя навэщу в Калё.
— Да будет тебе трепаться, — ответил Костя.
— «Трэ-эпаться»?.. Ты что?.. Ты что это говоришь?.. Гогиа Ачминани — и вдруг трэпаться?.. Сван Ачминани — и вдруг трэпаться?.. Да ты понымаешь, что говоришь?..
— Извини, пожалуйста. Я неудачно выразился.
— Я простил. Навэщу. Жди!
— Хорошо, — согласился Костя. — Я буду ждать.
Но тут летчика, к Костиному великому облегчению, окликнули. Он что-то быстро-быстро поговорил с начальником аэродрома и вернулся назад огорченный, ища у Кости сочувствия.
— Зугдиди, понымаешь, отказывается принимать самолет. Дожди, понымаешь. Бюрократизм.
— Черт знает что! — искренне возмутился Костя.
— Ну, вы все как хотите, конечно, — вздохнув, сказал пожилой пассажир, — а мне ждать, пока у вас тут распогодится, недосуг. Я пошел на автобусы.
Костя поглядел ему вслед. Потом крепко пожал руку своему новому другу-летчику, вздыхая, взял чемодан и тоже пошел к автобусу.
…За окнами автобуса мелькали села и городишки. Вот дом. Слепой, с одним-единственным жалким оконцем на втором этаже… Крыши красные, черепичные… Река. И снова дом.
