Двадцатый век Анны Капицы - [12]

«21 января 1927 г., Париж

…Я уже писала о Петре Леонидовиче. Что еще сообщить о нем? Однажды мы долго сидели и разговаривали, и я заметила, что у него иногда глаза его круглые становятся очень печальными и смотрят куда-то вбок.

Мы, кажется, пришли с ним к одному выводу, что надо быть веселыми и больше ничего. Людям приятнее видеть веселую и довольную физиономию. Раз это от меня зависит, то я и веселюсь. Зачем попусту грусть и тоску на других нагонять, когда лучше иметь вид веселый и довольный. И так довольно людей, которые этого не понимают. Так что и у него, и у меня были „морды“ очень веселые. Редко смотрели вбок. Зачем? От всего можно отучиться, и никогда не надо тоску и грусть другим показывать…»

Пишет Анна Алексеевна и в Кембридж, вспоминает проведенное вместе время и рассказывает о сложностях с получением английской визы.

«14 января 1927 г., Париж

Милый Петр Леонидович, конечно, будет гораздо лучше, если я Вашего археолога увижу в Париже. Я не люблю писать писем, предпочитаю разговаривать. Постараюсь начистить сапоги, как можно лучше, будут блестеть так, что издали видно будет.

Я, кстати, как только Вы уехали, так постриглась и причесалась, а то времени не было. Хорошо, что Вы мне напоминаете, что все пять конечностей должны быть в порядке, а, вот дело какое, у крыс[8] еще хвосты водятся, что с ними делать, указаний в Вашем письме не было?

Так что постараюсь к приезду Вашего археолога стряхнуть с себя всю пыль.

Я сейчас усиленно работаю, и меня даже взяло сомнение, ехать ли в Лондон, ведь это прервет мою работу, а я хочу посмотреть, могу ли я что-то сделать. Если нет, то надо со всем покончить и переменить радикально всю жизнь. Вместо Палестины поехать в Китай и бросить всю археологию. Это все выяснится так через шесть месяцев, за это время я хочу попробовать собрать хоть часть материалов.

Кстати, мальчишка Hals’а очень похож на Парижского, но гораздо лучше по технике, ловко написан, особенно нос и рот.

Всего хорошего, работайте побольше, а для чего, хорошо, что не знаете, так, по крайней мере, можете думать, что для пользы человечества, и этим утешаться.

Жму мышиную лапу крысиными когтями.

А. Крылова».

«11 февраля 1927 г., Париж

Милый Петр Леонидович,

Сегодня была в British Passport office, и все очень неутешительно, совсем дела мои плохи. Встретили меня там тем, что заявили: „да ведь Вас уже не пустили в прошлом году, почему же вы думаете, что пустят в этом“. Я ответила, что вообще ничего не думаю, а просто хочу поехать в Англию. Они мило улыбнулись и сказали, что очень маловероятно, что меня пустят, и вряд ли я там когда-нибудь буду. Я спросила, почему меня не пускают, говорят, что причина не уважительная — учиться всюду, должно быть, можно по их понятиям, и нечего мне по лондонам ездить. Самое лучшее, если я попрошу моих знакомых написать в Home Office и спросить объяснение, почему моя причина недостаточно уважительная. Я не могу им придумать другой причины, просто еду туда, потому что археологическая крыса и надо мне быть знакомой с музеями, особенно такими, как в Лондоне. Я начинаю жалеть, что в Лондоне нет никакого дяди или тетки старой, которые бы могли заболеть или умереть. Ну, да ничего не поделаешь. Я написала Robertson’ам, что они должны написать в Home Office. В прошлом году я просила визу на три недели, потому что это было на Пасху и я хотела там провести каникулы, теперь же мне желательно ее получить на шесть недель.

Собственно говоря, идет разговор о той визе, в которой мне отказали в прошлом году, я тогда подала прошение около 10 марта, теперь я пойду за новостями в British Passport office только после того, как Robertson’ы напишут в министерство. До чего же это все сложно и никому не нужно. Ведь я же еду на короткий срок, вроде как турист, какое же они имеют право меня не пускать? Я зла теперь страшно, бранюсь все время. Вам интересно, физическая обезьяна, знать, вычистила ли крыса сапоги, когда шла к Robertson’ам. Чистила их несколько дней подряд, не только их, сама постриглась, причесалась, была страшно хороша. Но, о ужас, пошел проливной дождь, так что к Robertson’ам пришла мокрая крыса. Очень было обидно, что красота, так долго и упорно наводимая, была уничтожена! И в консульство, когда шла, тоже сапоги вычистила — но и это не помогло! <…>

Всего хорошего.

Жму Вашу руку и благодарю за хлопоты — боюсь, что они напрасны и что легче мне увидеть несуществующие финикийские храмы, нежели Вестминстерское аббатство!

А. Крылова».

А теперь вернемся снова к рассказу самой Анны Алексеевны:

«Ранней весной 1927 года я получила наконец визу и оказалась в Лондоне. Денег у меня было не очень много, и я поселилась в общежитии YWCA (Young Women Christian Association[9]) — это очень дешевое, всего несколько шиллингов в день, общежитие, где останавливались девушки, которые приезжали в Англию учиться и работать. Со мной в комнате жила симпатичная индуска. Я сейчас же написала Петру Леонидовичу в Кембридж, и он приехал очень быстро. Мы много времени проводили вместе. По субботам и воскресеньям он непременно наведывался в Лондон, а иногда и я приезжала в Кембридж. Петр Леонидович любил искусство, особенно живопись, скульптуру меньше. Иногда мы устраивали такое развлечение. Показывали друг другу неизвестные нам картины, и требовалось определить автора. Я занималась в то время историей искусства и всегда угадывала правильно. Петра Леонидовича это забавляло, и надо сказать, он сам быстро стал ориентироваться правильно. Особенно Петр Леонидович любил Тинторетто, всегда старался его узнать».