Двадцать три ступени вниз - [146]

Надпись была сделана энергично. Жильяр заметил ее через три месяца, когда вошел в дом вместе с белогвардейскими следователями. Тогда он записал в своем дневнике: «На стене в амбразуре окна комнаты императрицы я сразу же увидел ее любимый знак «Swastika», который она столь часто рисовала… Она изобразила его карандашом и тут же крупными русскими буквами отметила дату 17/30 апреля, день прибытия в дом Ипатьева. Такой же знак, только без числа, был нарисован на обоях стены, на высоте кровати, принадлежавшей, видимо, наследнику».[3]

Марков 2-й, повествуя в эмиграции о своих попытках увезти Романовых, пояснял: «Нашим условным знаком стала свастика… Императрица хорошо знала этот знак и предпочитала его другим…».[4]

Любовь русской императрицы к свастике оживленно комментируется на Западе.

Лондонская «Таймс», рецензируя недавно выпущенный американский двухсерийный фильм «Николай и Александра», назвала Александру Федоровну «фашиствующей Брунгильдой».

Уже знакомый нам Александров главу своей книги, посвященную пребыванию Романовых в Екатеринбурге, так и озаглавил: «Под знаком свастики».[5] Автор отмечает «выявившийся в одном отношении исторический приоритет Александры Федоровны», а именно: «Задолго до того, как крюкообразный крест стал заносчиво выставлять себя напоказ на фасадах третьего рейха, его след прочертила на стене Ипатьевского дома в Екатеринбурге низвергнутая императрица».[6]

…Какие мысли владели бывшей русской императрицей, когда она выводила знак свастики на ипатьевском подоконнике? Быть может, она припоминала свою юность? Дармштадтцы дали ей тогда кличку «пехтфогель» — «незадачливая». И когда Людвиг IV увозил в Россию свою дочь, нареченную в жены Николаю II, то земляки Алисы бежали за коляской до самого вокзала с криками: «Пехтфогель, теперь-то уж не промажь!»; «Пехтфогель, оставь свои неудачи дома!»

Еще в юности, до брака, она признавалась своей подруге фон Дзанков, сопровождавшей ее в поездке по России, в неприязни к «русским, один на другого похожим».[7]

И теперь, в Екатеринбурге, она, видимо, все еще верит, что все изменится, что удача все же придет. Иначе зачем ей было заботиться о том, чтобы в Екатеринбург доставили драгоценности, вывезенные из Александровского дворца и оставленные, ввиду спешного отъезда, в Тобольске.

«24 апреля, — записывает в те дни Жильяр, оставшийся в Тобольске при больном Алексее, — пришло от государыни из Екатеринбурга первое письмо, в котором она извещает нас, что их поселили в комнатах дома Ипатьева, что им тесновато, что они гуляют в садике, что город пыльный… В очень осторожных выражениях она давала нам понять, что надо взять с собой при отъезде из Тобольска все бриллианты, но с большими предосторожностями. Она условно называла ценности лекарствами».[8]

Затем в Тобольск приходит второе письмо, на этот раз от Анны («Нюры», «Нюты») Демидовой, оно адресовано няне Теглевой; в нем даются уже практические указания, «как поступить с драгоценностями», то есть как понадежнее скрыть и доставить их в Екатеринбург, причем теперь они для конспирации называются «вещами Седнева»… «Мы взяли несколько лифчиков из толстого полотна, положили драгоценности в вату и эту вату покрыли двумя лифчиками, а затем сшили вместе, так что драгоценности, покрытые с обеих сторон ватой, оказались зашитыми между двумя лифчиками».[9]

Таким способом в две пары лифчиков вместилось «по 4 с половиной фунта драгоценностей… Один такой надела Татьяна, другой Анастасия… Драгоценности княжон были таким же образом зашиты в двойной лифчик, и его надела Ольга».[10] Изумруды, аметисты, жемчуга зашивали «в шляпы княжон, между подкладкой и бархатом… Из драгоценностей этого рода помню большую нитку жемчуга и брошь с сапфиром и бриллиантами… Отпарывали пуговицы с костюмов, вместо пуговиц вшивали бриллианты, обернув их сначала ватой, а потом черным шелком… Кроме того, под блузки на тело они надели много жемчугов».[11] С каковым многофунтовым грузом, то есть с камнями в лифчиках и с жемчугами на голом теле, и вышли три принцессы из тобольского губернаторского дома, чтобы отправиться к папе и маме за Иртыш.

Драгоценности, накопленные династией Романовых за 300 лет, остались в дворцовых хранилищах в Петрограде и Москве. После Октября 1917 года они были взяты в собственность и под охрану государства. Ныне составляют особые государственные фонды — алмазный и золотой. Часть драгоценностей Романовы при выезде из Царского Села захватили с собой. Относительное их значение было как будто невелико, но абсолютная совокупная стоимость составляла миллионы золотых рублей. Конечная судьба этой доли состояния царя осталась не выясненной до конца. Частично вещи были разворованы в Тобольске приближенными Романовых.

В это время в Тобольске спешно готовилась эвакуация оставшихся там членов семьи Романовых.

С 26 апреля контроль над губернаторским домом переходит в руки Хохрякова. Он ставит во главе охраны (теперь красноармейской) рабочего Родионова, вместе с ним приступает к подготовке выезда оставшихся Романовых (Алексея и его трех сестер). 2 мая уволен Кобылинский. К середине мая Алексей поправился. Открылась весенняя навигация. В погожий майский день Хохряков и Родионов перевозят четверых Романовых на пароходе «Русь» (на нем они приехали сюда осенью прошлого года). Разместились на палубе 26 «свитских» и слуг.