Двадцать три ступени вниз - [114]
Теперь обиделись лондонские политики. Что, собственно, хочет сказать бывший петроградский премьер? Что царя выдали революции они, традиционные ревнители корон? Но ведь все знают, что это на них не похоже. Керенский сваливает с больной головы на здоровую. Ему следовало без промедления, уже после первого ответа Бьюкенена, доставить семью в условленный порт, а уж там наверняка все уладилось бы. Ведь объяснил Ллойд Джордж, что он «не брал назад свое приглашение. Конечный исход дела определили действия русского правительства, которое продолжало ставить препятствия на пути выезда царя».[81]
Керенский сам тянул, выдвигая отговорки, — например, что еще не здоровы после кори дети; что есть опасность нападения на семью по дороге на Мурманск; что еще не исследованы изъятые у царя бумаги; не сняты следственной комиссией все необходимые допросы, и т. д. Одним словом, заключала возглавлявшая эту кампанию благородного возмущения «Дейли телеграф», «не проблематичный британский отказ, а медлительность м-ра Керенского, плюс его малодушие в отношениях с большевиками, явились истинной причиной того, что позднее совершилось в Екатеринбурге».
И тут мистер Керенский, — изловчившись, наносит своим британским оппонентам не лишенный меткости удар, такой, что надолго воцаряется неловкое молчание. «Мистер Ллойд Джордж не хочет сказать всю правду. Он предпочитает полуправду… Относительно тех переговоров, которые я вел весной 1917 года, он оглашает лишь часть истины, что же касается происходившего между нами летом того года, он вообще хранит полное молчание… Поэтому я сейчас скажу для всеобщего сведения: опущенная Ллойд Джорджем половина правды состоит в том, что ему самому тогда становилось все труднее и труднее выполнить намеченный план, как и мне… Его связывало общественное мнение рабочего класса в Европе… общественное настроение во Франции… и, наконец, позиция сил русской революции…»[82] Иначе говоря: Ллойд Джордж не подал крейсер не потому, что был мало оперативен Керенский, а потому, что его действия парализовали на Западе те же революционно-демократические силы, которые бушующей волной поднялись тогда на Востоке.
Да, не часто Александр Федорович оказывался так близок к истине, как в данном случае…
Что произошло в те дни 1917 года, когда правительство Ллойд Джорджа взяло назад свое согласие на въезд Романовых? Причина этого отказа восходит к пальмерстоновскому принципу, согласно которому у Британии «нет ни постоянных друзей, ни постоянных врагов — она имеет лишь постоянные интересы».
Хорошенько поразмыслив, на Даунинг-стрит пришли к убеждению, что возникновение романовского гнезда на Британских островах никаких выгод Англии не сулит, на неприятности же можно рассчитывать наверняка.
Главное затруднение состояло в том, что «приезду бывшего царя в Англию был враждебен и фактически воспротивился английский народ».[83]
Хотя у британских правящих кругов с давних времен вошло в обычай предоставлять убежище беглым монархам и претендентам на престолы (можно вспомнить Людовика XVIII, Луи Филиппа, Наполеона III и других), в 1917 году лондонские лидеры решили воздержаться от приглашения Романовых в страну, сознавая, что английскими рабочими не забыты ни 9 января, ни разгром Пресни в декабре 1905 года, ни убийства на Лене в 1912 году, ни прочие преступления царизма. К тому же, как отметил в одном из донесений в Форин оффис тогдашний английский посол во Франции лорд Берти, в Европе многие подозревали, что «британское правительство, включив в свой резерв бывшего царя, попытается когда-либо использовать его в целях реставрации, как только оно сочтет это соответствующим своим эгоистическим интересам, или в тех же своих корыстных интересах попытается в будущем вызвать в России междоусобицу и раздор».[84]
Сказалась и глубокая неприязнь англичан и французов к Александре Федоровне, олицетворявшей в их глазах пронемецкую группу в России, политику тайного пособничества и происков в пользу кайзеровской Германии. Тот же Берти писал: «Императрица принадлежит к бошам не только по происхождению, но и по чувствам. Она сделала все, что было в ее силах, чтобы осуществить сговор Германии с Россией».[85] Не поблекла в памяти англичан к весне 1917 года и гибель «Хэмпшайра», случившаяся за год до того у Оркнейских островов, — для них Китченер по-прежнему оставался жертвой распутинской шпионской клики, действовавшей под покровительством Александры Федоровны. На подобные военные и политические диверсии и намекала одна из британских нот, после отставки П. Н. Милюкова врученная его преемнику М. И. Терещенко. В ней, в частности, было сказано: «Британское правительство не может посоветовать Его Величеству оказать гостеприимство людям, чьи симпатии к Германии более чем хорошо известны».[86] Так что в этой истории британская политика «очутилась в тисках одновременного давления с двух сторон: и политического, и эмоционального».[87] И все же решающими для исхода дела были не эти, а иные, куда более весомые обстоятельства. Яркий луч света бросила на них позднее дочь британского посла в Петрограде Мериэл Бьюкенен:
