Двадцать первый: Книга фантазмов - [73]

Шрифт
Интервал

Высветился окончательный счет игры — цифры, парящие в виртуальном пространстве. И тут игра сама выгрузилась. В один момент изображение свернулось во флуоресцирующую точку, коротко блеснувшую и затем исчезнувшую в кибернетической глубине потемневшего экрана.

87

В тени балдахина, образованного крыльями палатки, разбитой на выжженной солнцем кумановской равнине, раздевшись до пропотевшей майки без рукавов, опираясь на локоть левой руки, на подстилке лениво развалился Мето. Рядом на ящике с патронами лежал его Калашников. В правой руке Мето держал штык-нож и, глядя куда-то далеко перед собой, тыкал им в открытую консервную банку и клал в рот нацепившиеся на него кусочки мяса. Медленно и рассеянно жуя, Мето, сам того не замечая, помахивал ножом в такт рэперским синкопам невротического хип-хоп хита Бэд Бо.

В этот момент из-за кустов показался низенький человек с седеющей, не бритой несколько дней щетиной, в железнодорожной фуражке. Это был Кирилл, разыскивающий сына на растянувшихся позициях. Теперь у него в руках вместо плетеной сумки была гвоздика.

Далее появился некто, похожий на моджахеда: мужчина в камуфляжной форме и черном платке с красной арабской вязью, повязанном на лоб, и с небольшим зеленым флагом с боевым призывом на нем, развевавшимся позади.

С другой стороны, прямо перед взором Мето, по пожелтевшей, выгоревшей траве, сквозь самое пекло, сопровождаемая нестройным хором сотни кузнечиков, шла женщина в черном, неся на руках девочку. С позиции за хлебным полем несколько раз подряд выстрелил снайпер. Пули сначала просвистели мимо женщины, а потом прошли сквозь нее, но ничего не произошло. Она продолжала идти с мертвым ребенком на руках.

Мето не обратил на них всех ни малейшего внимания, пока из глубины поля не появился Бэд Бо. Он подходил все ближе, в живую подхватив свою песню, пел и декламировал рэп, а когда оказался перед Мето, то поправил кепку, которая до тех пор была повернута козырьком на левую сторону, и поздоровался.

— Hey man, — с улыбкой сказал чернокожий музыкант, — where damn’s this? I wanted to go away from fucking Manhattan[95].

— Хау ис посибл ю кам хиер?[96] — сказал Мето на ужасном английском.

— Man, it’s been awful there, — сказал хип-хопер, мотая головой. — But where did I get? Where’s this, man? What’s all this about, damn it?[97]

— Дис ис кумановско поле, неар Липково. Иф ю ноу[98]… — ответил Мето.

— Have no idea![99] — сказал негр, добавил: — Yo! — и помахал моджахеду. Тот молча поприветствовал его, подняв руку.

В этот момент Кирилл заметил сына и подошел к нему.

— Мето, сынок! — сказал железнодорожник необычайно мягким голосом.

Мето обернулся, увидел старика и кивнул ему.

— И ты, старый, пришел? — сказал ему сын, ухмыляясь и оставаясь лежать под крылом палатки. — Садись, переведи дух… Хотя тут, знаешь, не лучшее место для отдыха.

Кирилл ласково покачал головой и сунул красную гвоздику в ствол Калашникова своего сына.

— Была у меня, сынок, и ракия для тебя, — сказал Кирилл извиняющимся тоном. — Но я ее где-то по дороге потерял.

— Да ладно тебе, старый. Ты ее одному парню отдал, — лениво сказал Мето. — Он до сих пор меня ищет. Ну, ничего… Мы иногда видимся в разных местах мира.

— Гуляешь, значит, а? — сердечно, но как будто с упреком покачал головой железнодорожник.

— Гуляю, старый, что здесь еще делать? Видишь, стрелять мы тут перестали. Говорят, что подпишут мирный договор. Теперь стреляем от скуки. И мы, и они. Некоторые не выдерживают. Пуляют себе в вену. Везде одно и то же, и у нас, и у них. Хочешь, консервами угощу?

— А тебе, сынок, какое дело до них, — Кирилл не ответил на вопрос, потому что ему нужно было сказать сыну что-то важное. — Ведь если у тебя желание такое, ты того… гуляй. Чего тебе тут делать? Так, сынок, у нас на роду написано, мы стреляем и гуляем. Главное, нет нам покоя, сидючи на одном месте. Тем более в такое время, как это. И я гулял. Где только по молодости ни бродил. А все домой возвращался. Дома, сынок, лучше всего.

— Я знаю, старый. Перед Рождеством, после Рождества, где бы ни был — приезжай домой. Так ведь? — улыбнулся Мето. — Только дома тесно. Мала стала наша державочка…

— А ты знаешь, что в мире есть еще стран тридцать поменьше, чем наша? — заметил как бы вскользь железнодорожник.

— Нет меньше страны, чем наша, старый. Посмотри: если всю собрать, в улиточью раковину запихнуть можно.

— Есть, сынок, поверь! — сказал Кирилл, убежденно глядя ему в глаза. — Про нашу страну хоть кто-то слышал. А про те — никто. Вот, ты слышал, например, про Антигуа и Барбуду, про Барбадос, а? Слышал? А про Доминикану, Сент-Китс, Гренаду, Гренадины, Сент-Люси? Про Сан-Томе и Принсипи слышал? Про Сейшелы, Мальдивы, Папау, Карибати, сынок, про Тувалу, Тонга и Науру, хоть раз слышал? Давай, скажи…

— Ты их выдумал, старый, — засмеялся Мето. — Загадки загадываешь, посмеяться надо мной вздумал.

— Нет, сынок. Они существуют. На самом деле. Маленькие, а существуют. Честное слово. Мне один мужик сказал. Он в газете читал. И все, говорит, одна другой краше. Вот, говорит, взять, к примеру, Науру. Науру, чтоб ты знал, говорит, это рай на земле. Вот так, маленькое государство, а рай. Может, думаешь, и его нет? Там молодым, таким вот, как ты, когда они женятся, государство сразу дом дает. Детей за границу учиться посылает. В той стране все бесплатно, и доктора, и образование, а зарплаты до неба. Вот так! Там люди знают, зачем живут. Там, говорят, если покрышка у машины лопнет, никто ее не клеит. Идет и сразу новую машину покупает.


Рекомендуем почитать
Шутиха-Машутиха

Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.


Миры и войны

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Фридрих и змеиное счастье

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Черный петушок

Из журнала Диапазон: Вестник иностранной литературы №3, 1994.


Второй шанс

Восьмидесятилетняя Хонор никогда не любила Джо, считая ее недостойной своего покойного сына. Но когда Хонор при падении сломала бедро, ей пришлось переехать в дом невестки. Та тяжело переживает развод со вторым мужем. Еще и отношения с дочкой-подростком Лидией никак не ладятся. О взаимопонимании между тремя совершенно разными женщинами остается только мечтать. У каждой из них есть сокровенная тайна, которой они так боятся поделиться друг с другом. Ведь это может разрушить все. Но в один момент секреты Хонор, Джо и Лидии раскроются.


Слова, живущие во времени. Статьи и эссе

Юхан Борген (1902–1979) — писатель, пользующийся мировой известностью. Последовательный гуманист, участник движения Сопротивления, внесший значительный вклад не только в норвежскую, но и в европейскую литературу, он известен в нашей стране как автор новелл и романов, вышедших в серии «Мастера современной прозы». Часть многообразного наследия Юхана Боргена — его статьи и эссе, посвященные вопросам литературы и искусства. В них говорится о проблемах художественного мастерства, роли слова, психологии творчества.


Храпешко

Это история о том, как в ремесленнике и подмастерье рождается Мастер и Художник. Как высокий и прекрасный Дар высвобождается из пут повседневности. Как сквозь пошлость проступают искусство и красота — в мире, где «слишком мало мечтают и слишком часто случаются всякие непотребства». Это история странствий, становящихся паломничеством, в процессе которого герой с легкостью перемещается из Европы середины XIX века — в античные Афины, в средневековый Багдад, даже на Луну. История рождения шедевров, когда мучительность и трагизм, чудодейственность и грандиозность — всегда рядом.


Водная пирамида

«Водная пирамида» — роман автобиографический, бытовой, одновременно — роман философский и исторический, открывающий широкую картину балканской жизни. Центральный герой романа, Отец — беженец, эмигрант, который ищет пристанище для себя и своей семьи. По-балкански неспешно автор расплетает перед читателем «запутанные и частенько оборванные нити судеб» в поисках выхода из «балканского лабиринта».