Двадцать первый: Книга фантазмов - [31]

— Она тоже пьет, — сказал Кемаль, глядя на женщину сверху вниз своими серыми глазами.

— Ракию?! — спросила та.

— И курит, но не табак, — холодно проговорил светлоглазый господин.

— Господи, как же так?.. У нее же цвет лица испортится от курения.

Женщина в черном ошеломленно посмотрела на Зизи. Девочка подняла голову с ее колен и села, прижавшись к матери.

— Qu’est-ce que tu as dit, chéri?[25] — спросила Зизи своего элегантного спутника.

— J’ai dit que tu es une actrice du théâtre, Zizi. La Grande Zizi Zsabor[26], — спокойно ответил ей Кемаль.

— Quoi, ils connaissent mon nom?[27] — восторженно спросила Зизи.

— Что говорит госпожа? — спросила женщина.

— Говорит, что она известная актриса. Играет в театре. Спрашивает, знаете ли вы ее имя, — объяснил ей светлоглазый.

— В театре! — тихо сказал женщина и что-то зашептала. — Еще я должна имя всякой танцорки знать! Срам-то какой.

— Donc?[28]

— Maisbiensur, monchou-chou. Ils te connaissent, touts[29], — сказал Кемаль.

— Kemal, cette pauvre petite femme, aussi?[30] — настаивала Зизи.

— Mais oui, amour. Regard[31], — сказал ей Кемаль, а затем повернулся к женщине с изможденным лицом. — А если я тебе скажу, что ее зовут Зизи и ее фамилия Жабор, что ты мне скажешь?

— Скажу, хорошо, — ответила женщина и покорно склонила голову, будто одобряя, пытаясь при этом улыбнуться.

— Voilà![32] — сказал Кемаль.

Со своего места Гордан увидел, что Зизи в восторге встала, дымя сигаретой, но ей стало дурно, она схватилась за голову и снова села. Кемаль сел рядом с ней. Она дрожала, скорее от актерского тщеславия, чем от наркотического дыма. Человек с книгой ошеломленно посмотрел на нее, как и учительница, которая, как во время театрального представления, смотрела то туда, то сюда, а Кирилл издевательски ухмылялся и вертел головой.

— Посмейся и ты немного, учитель, — ровным голосом сказал Кемаль. — Мы, восточные люди, известны своей искренностью. Вся душа нараспашку. Только что мы с того имеем? Ничего. Одну злобу со стороны окружающих… Поэтому разумнее скрывать свои чувства. Нацепить на лицо маску. Видишь ее? Ты думаешь — она улыбается от души? Нет, у нее голова кружится от наркотика. Она моя любовница уже несколько месяцев. Не хотела уезжать из Стамбула, так что я лично сопровождаю ее в Париж. Что делать, влюбилась в Стамбул и в меня. И пьет, и курит, будто в наших краях родилась, и гашиш и табак, и сладкое вино и крепкую ракию. И в театре играет там, в своей стране. У нас это позор, а там этим гордятся.

— Madame, — сказал несколько смущенно Миладинов, — je suis enchanté de Vous avoir connu. Si Vous permettez, moi je suis un poète[33].

— Oh, quel honneur, monsieur[34]… — сказала уже плохо соображающая Зизи.

— Miladinoff. Constantin Miladinoff, Madame[35], — представился человек с книгой.

«Вот это да!» — подумал Гордан, механически повернулся и посмотрел на Кирилла, заметив, что железнодорожник смотрит на него и оживленно жестикулирует.

— Поэт? И о чем вы пишете, господин Миладинов? — спросил Кемаль, на которого занятие собеседника явно произвело впечатление.

— О, это трудный вопрос. О перемене мест, о расставаниях. Это частые темы и в нашей народной поэзии.

Кирилл беспокойно ерзал на своем сиденье.

— Это правда! — подтвердила, хотя ее никто не спрашивал, женщина с изможденным лицом, укладывая девочку, глаза которой опять закрывались от усталости. — Мы все время куда-то едем. Весь век так. От дедов и прадедов. Ага. Вот и я с дочкой еду. Мы сами из Битолы. Мой муж — трактирщик. Мы скопили немного денег, вот мой хозяин и говорит, поезжайте! Поезжайте, говорит, прогуляйтесь, мне-то надо в трактире сидеть, а вы посмотрите немного белый свет. Чтобы глаза открылись. Чтобы дочка чему-нибудь научилась. Вот мы и поехали. Сначала в Стамбул, теперь вот в Скопье. И там, и там все по родственникам. Верите, домой неохота возвращаться…

Вдруг со своего места встал Кирилл, который, как, впрочем, и учительница с Горданом, с большим интересом следил за этим необычным разговором, случившемся в прошедшее и давно умолкшее время.

— Прошу прощения, я всю жизнь хотел у вас кое-что спросить, — сказал национальному просветителю 19 века железнодорожник югославских железных дорог на пенсии, подняв руку, как некогда в школе, когда он сидел за партой. Но было уже поздно. Пассажиры в вагоне вдруг заволновались и повставали с мест, поезд подходил к станции, и Константин Миладинов, готовившийся выйти, не услышал его.

39

Самые смелые мечты о будущем Хью Эльсинора были практически копией той жизни, которую вели его дед и бабушка с его отцом, потом отец с ним и его матерью. Его отец, Уильям Хью Эльсинор, всю жизнь служил в элитном подразделении морских пехотинцев, завершив карьеру в высшем командовании в Вашингтоне, округ Колумбия. Он также закончил военную академию в Вестпойнте, во время службы на военной базе на юго-востоке встретился с Мэри Джейн, вскоре женился на ней, а затем отправился служить во Вьетнам, откуда вернулся молчаливым, но, тем не менее, еще сильнее преданным своему призванию человеком.

Отец не любил говорить о Вьетнаме, в отличие от деда, майора Хью Дабл-ю Эльсинора первого, который во время Второй мировой войны воевал с японцами, а позже был в составе войск США в Корее. У того всегда было полно захватывающих историй о боевых действиях жителей Индокитая, и он рассказывал их маленькому Хью вместо обычных сказок, называя его Джуниор, младший, гордясь, что тот носит его полное имя, и не скрывая надежды, что тот не только закончит военное училище, но и станет полковником.