Двадцать минут на Манхэттене - [63]

Разумеется, поначалу в Сохо развивались общественные институции, отличающие этот район как художественный. Некоторое количество баров, галереи молодого искусства, ресторанчик на паях под названием «Фуд» («Еда»), где великий Гордон Матта-Кларк[87] трудился за стойкой, и других заточенных под искусство мест возникли одно за другим. Но в те блаженные времена их отличала умеренность как в количестве, так и в смысле амбиций, что способствовало укреплению благотворного чувства изолированности (пусть Виллидж и расположен всего в нескольких блоках). На самом деле в те ранние годы художественное сообщество вполне мирно сосуществовало как с оставшимися промышленными предприятиями, так и с уже имеющимися соседями. Как вдруг город взялся «рационализировать» нелегальный захват путем создания в каталоге зон специальной категории «художественной резиденции» (artist-in-residence), позволяющей сертифицированным художникам проживать в зданиях, не считающихся жилыми, – форма защиты, родственная, в сущности, законам об арендной плате.

Идиллия оказалась недолговечной, и историю ее болезни и разрушения нет нужды подробно расписывать. Чем больше процветало художественное сообщество, прибавляя в числе и в платежеспособности, тем больше галерей и ресторанов за ним следовало, привлекая внимание прохожих, туристов и новых жителей, валом поваливших «ловить волну». Эффект золотой гусыни (зарезанной, чтобы сразу получить много золота, не дожидаясь, пока она снесет много золотых яиц) сказался незамедлительно. Бум обогатил нескольких людей, но выдавил художников из домов, превращенных в кондоминиумы. Многие галереи тоже оказались проданы. Дешевые рестораны задавлены дорогими. Повсюду проникли обувные магазины и бутики. По выходным улицы оказались переполнены людьми, не помышляющими об искусстве, а просто пришедшими совершить покупки и пообедать – и посмотреть на других людей, совершающих покупки и обедающих. Мы привыкли называть эту как бы ярмарочную уличную толпу, осаждающую Западный Бродвей по выходным, «Фестивалем Святого Кастелли» – по имени главной галереи Лео Кастелли, в течение долгих лет остающейся самой престижной в районе.

Если Сохо и остается по-прежнему живым и привлекательным, то в основном благодаря своей изумительной архитектуре – и законам об охране памятников, требующим ее сохранения. «Чугунный район» не похож на остальные, и это проистекает из того, что он одновременно и уникален, и единообразен по масштабу. Если есть в Нью-Йорке место, напоминающее своими пропорциями о европейском городе XIX века, так это здесь. Пяти- и шестиэтажные сооружения, чьи крыши надстроены сверху четко выраженными и богато украшенными мансардами-лофтами, создают ощущение фактуры и уюта парижских улиц. За счет величественных пропорций самих зданий и относительной узости улиц возникает чувство одновременно безопасного комфорта и достаточной защищенности от стихий. Учитывая международный характер большей части разворачивающейся здесь коммерческой активности, эту атмосферу легко сравнить, скажем, с атмосферой шестого округа в Париже, с его обитателями из числа крупной буржуазии, легким привкусом богемности и точно такими же магазинами и ресторанами.

Но Сохо, однако, сделался частью туристского архипелага – в котором каждая достопримечательность должна соответствовать набору все более и более обобщенных категорий. Люди путешествуют не для того, чтобы проникнуться теми или иными частностями географии, а для того, чтобы прильнуть к тому или иному образу жизни, четко определенному указателями в виде товаров и услуг. В каждом американском городе есть теперь свой Сохо. В Портленде это Перл («Жемчужина»), в Вичите (Канзас) – это Олд-Таун («Старый город»). Они отмечены в путеводителях как «места назначения» и зачастую оказываются самыми оживленными в городе, более всего нацеленными на уличную жизнь, монетизируя при этом свою ауру в цены на окрестную недвижимость и предлагая «альтернативный» стиль жизни (или по крайней мере проживания) в городах, где, за исключением нескольких домов, выбора-то особого нет.

Но что в точности представляет собой «туризм по образу жизни»? Вопрос этот приобрел для меня особенную остроту после одного недавнего случая. В очень людный день я пересекал улицу в Сохо, как вдруг двум туристам передо мной пришлось отпрыгнуть с перехода, чтобы пропустить несшийся дорогой «Мерседес» с нью-джерсийскими номерами. Они синхронно выкрикнули то, что и следует ожидать в такой ситуации: «Козел!» Я сам тысячи раз бормотал это специфическое словечко, и я заметил, что мне греет душу готовность, с которой эти двое приняли местную манеру выражаться. Эти люди уж точно знают, что мы произносим не «Хьюстон-стрит», а «Хаустон». Возможно даже, что, будучи в Париже, они получают особое удовольствие, выкрикивая: «Merde!» (как я сам делаю).

Несколько дней спустя я гулял неподалеку от этого места и чудом избежал того, чтобы пасть жертвой двух сдвинутых детских колясок от Макларена, толкаемых парочкой мамаш-яппи, не отрывающихся от своих сотовых. В то время как мои ноги совершали стремительный скачок в сторону, я обнаружил, что бормочу то же самое слово – «козел!», причем в данном случае было непонятно, даже мне самому, к кому оно относилось. К счастью, я произнес его беззвучно. Путающиеся под ногами дети и дорогие собачки – это расплата за джентрификацию, и я просто (подумал я) переношу проклятье вверх по пищевой цепочке. Если бы меня услышали, то сочли бы нелепым чудаком средних лет, по-прежнему одетым как для колледжа, без какого-либо следа «Прады». Я же, разумеется, предпочитаю думать о себе как о «молодежи». Молодежная культура, как и модернизм, обусловлена историческими обстоятельствами, а не сединой.