Двадцать минут на Манхэттене - [45]
Можно пойти немного дальше. Давайте прямо признаем: «Столкновение с бездной», как и практически любой «художественный» фильм голливудской выделки, поощряет насилие и размахивание оружием. Имеет ли общественность право контролировать «самовыражение» или «художество», проявляемые в общественных местах? Виды деятельности, заведомо считающиеся преступными: продажу наркотиков, проституцию, кражу деревьев, – запретить легко. Другие же действия не так легко классифицировать. Например, как быть с подростками, продающими лимонад? Граффити, безусловно, «расставили ноги» прямо над запретительной чертой, и определить, что можно, а что нельзя, не так-то просто. Разукрашивать саму арку метками с помощью несмываемой краски, конечно, недопустимо, а как насчет «Тайной вечери», нарисованной разноцветными мелками на асфальте? Или возьмите представление, музыкальное или драматическое. Это – общепризнанные и всеми уважаемые формы самовыражения. Но только до той поры, пока не переходят номинальные границы закона. Например, когда музыканты начинают играть слишком громко, а актер срывает с себя всю одежду.
Законность подобного рода самовыражения в общественном месте определяется как природой самого искусства, которой присуще исследование границ допустимого, так и спецификой того места, где оно явлено. Поскольку Вашингтон-сквер исторически является местом протестов и выступлений, а к тому же и то и другое – эмблематично для Виллидж, на площади оказываются допустимы вещи, которые были бы недопустимы в других местах. Существует, однако, нечто весьма тревожное в том, что свободе слова, в сущности, выделяется некий специальный загончик, «уголок Гайд-парка», то есть возникает, как называл это Герберт Маркузе, «репрессивная толерантность». Одна из важнейших линий поведения в демократическом обществе – постоянная проверка, расширение и защита права подобного самовыражения. Часть такой проверки – своего рода исследование, изучение отношений собственности и места, ведущееся в Нью-Йорке постоянно как на индивидуальном уровне – теми, кто выступает, попрошайничает или просто спит на уличной или парковой скамейке, – так и более массовыми согласованными действиями. Частные интересы также постоянно контролируют границы общественной собственности – будь то пространство тротуаров, «отжатое» владельцами кафе под летние веранды и хриплоголосыми толпами под свои стихийные клубы, улицы, суженные праздно стоящими лимузинами, или фасады, закрытые рекламой.
В голову приходят два относительно недавних протестных случая. Летом 2004 года, во время Конвента Республиканской партии в Мэдисон-сквер-гарден, организаторы протестного митинга подали заявку на проведение масштабной акции на Шип-Медоу (Овечьем Лугу) Центрального парка. Администрация Блумберга – формально республиканская – отклонила заявку на том основании, что большое скопление людей окажет разрушительный эффект на недавно высаженную траву лужайки. Это ли стало настоящей причиной запрета или нет, но как бы там ни было, в качестве аргумента мэр сослался на возникающий конфликт в осуществлении права на свободу собраний – по крайней мере, собраний политических, в партийном смысле. Таким образом, дело решилось с точки зрения простого числового большинства, хотя вопрос об ограничении числа людей, собирающихся на этом лугу на пикник, никогда не ставился.
В качестве альтернативы администрация предложила кусок скоростного шоссе на западной стороне Манхэттена – но этот вариант был отвергнут организаторами протестной акции как неудобный и маргинальный, расположенный далеко от потенциальных участников. Хотя этот отрезок шоссе вообще-то находится даже ближе к Мэдисон-сквер-гарден, чем Центральный парк, по своему символическому значению он заметно уступает главному городскому общественному пространству, то есть парку. Но с обоими местами была одна и та же трудность: они предназначались для других нужд – отдыха и автомобильного движения, – а не для больших митингов. То же самое справедливо и в отношении другого естественного кандидата на роль места для сбора большой толпы – Таймс-сквер. Самый знаменитый повод, по которому она заполняется людьми, Новый год, только подчеркивает исключительность этого случая, когда площадь на время перестают использовать по ее прямому назначению – для движения людей и машин. Подобно нашим местным парадам, протест против Республиканского конвента, в ходе которого часть общественности желала использовать городское пространство, предназначенное для чего-то еще, в качестве места резкого самовыражения, являет собой ярчайший образчик коллизии определения пределов публичного выражения в целом.
Что касается протеста по поводу конвента – компромисс был в итоге достигнут тем, что митинг заменили на шествие мимо Мэдисон-сквер-гарден, но без остановок для произнесения речей, чтобы избежать возможности возникновения неподвижной толпы – зафиксированного, пусть временно, собрания, определенно имеющего иной вес и значение, чем движущаяся толпа. А еще благодаря этому мероприятию неожиданно выяснилось, что в Нью-Йорке, оказывается, отсутствует обширная открытая площадка, плаза, не обремененная другими функциями, такими, как дорожное движение или отдых, которая могла бы, таким образом, стать естественным местом для больших скоплений народа. Конечно, наличие подобных мест само по себе еще ничего не гарантирует. Достаточно вспомнить Красную площадь, пекинскую площадь Тяньаньмэнь или площадь Сокало в Мехико – места ожесточенных столкновений и убийств (в 1989 году в Китае и в 1968 году в Мексике). Но само существование этих пространств, исполняющих символическую общественную функцию почти что в чистом виде, постоянно напоминает об их назначении, чего Таймс-сквер не делает, кроме одного дозволенного раза в год. Какой позор, что Граунд-Зеро не осталось местом демократических митингов, окончательным ответом фашистскому террору: свободным собранием.
