Двадцать два дня или половина жизни - [34]

Так обстоит дело у Витгенштейна; здесь множественное число излишне, на записке вполне достаточно было бы знаков «пять красное яблоко» — именно так говорит венгр! Полным соответствием было бы: «яблоко красное пять», но этот порядок слов отнюдь не венгерский.

Я переезжаю в комнату с ванной, почти апартаменты! В том же коридоре, всего двумя дверьми дальше, окна выходят на ту же улицу, в совершенно другой мир.

Ференц ждет меня в вестибюле, я знаю, что ему нужно срочно ехать на совещание в министерство, тороплюсь с переездом из номера в номер, потею, меня продувает, кажется, все начнется сначала.

Мраморное метро; большеглазые дежурные около лестниц; девушка, усыпанная веснушками, продает вареные початки кукурузы… Она не произносит ни слова, ее не спрашивают о цене, ей молча дают на ходу три форинта, или она молча дает сдачи; я хотел было дать ей меньше, чтобы проверить, немая ли она, но не решаюсь, нет во мне репортерской жилки; почему?

На солнце в парке на окраине, где царит Лилиом; много детских колясок; много толстых женщин; много старых представительных мужчин; воздух полон падающей листвы. Три строфы Йожефа, потом дом в югендстиле, и какой прекрасный: замок голубых цветов.

Башенки вдоль стены в синих фесках выглядят так, будто они напевают Моцарта.

Облачко, похожее на одинокую юлу, без девочки, которая ее подгоняла бы, без кнутика, без жужжания, облачко, затерянное в синеве, как знак бесконечного одиночества.

Последние листья в желто-зеленых кронах тополей машут облаку, но оно их не видит.

Дом в югендстиле: оконные переплеты в форме лиры.

Район Манди.

Из пивной вываливается, пошатываясь на свежем воздухе, молодая пара в сопровождении крохотной таксы. Он в воскресном костюме, воскресной рубашке и при галстуке, с воскресным коком на лбу, она на голову выше, на ней облегающий оранжевый с желтым нейлоновый пуловер и мятая коричневая юбка до колен. Ему лет двадцать восемь, она, пожалуй, моложе, хотя кожа у глаз и рта уже привяла. Выходя из пивной, оба хохочут, хохочут от всего сердца, она прыскает, на лестнице у нее разъезжаются ноги, и она приваливается спиной к стене, от смеха слезы выступают у нее на глазах; он икает, мотает головой и делает шутливо-угрожающий жест в сторону пивной, одновременно подзывая им таксу.

За мутными окнами пивной стоят в густом табачном дыму веселые пьяницы.

Такса прыгает по ступенькам и вразвалку бежит к фонарному столбу. Молодая женщина, тяжело дыша, смотрит ей вслед и пытается сунуть себе в рот сигарету. Молодой человек — одна рука за поясом, другая в кармане — снова икает и мотает головой, потом закрывает дверь пивной, кричит: «Тони!» — и, тяжело ступая, поворачивает домой.

Молодая женщина чиркает спичку за спичкой… Тони опускает ногу, обнюхав булыжник, скребет мостовую, снова нюхает и поворачивает обратно, и тут вдруг из ворот появляется невзрачный человек лет пятидесяти-шестидесяти, нет, семидесяти, в синем халате упаковщика; он увидел Тони, и его серое, как бумага, лицо осветилось, он тихо щелкнул пальцами, и Тони глядит на него.

«Тони! — кричит женщина, ей наконец-то удалось зажечь сигарету. — Тони, ко мне!» Тони навострил уши, справа — щелканье пальцев, слева — зов. «Тони, — нежно произносит человечек, — Тони, мой дорогой, Тони!» Он произносит это сердечно, словно трогательное признание в любви, он говорит еле слышно, но стоит такая тишина, что шепот его раздается гулко. Молодой человек с трудом оборачивается, и, когда он видит, что Тони машет хвостом, приветствуя человечка, он добродушно ухмыляется, зовет собаку. Тони машет хвостом. «Ко мне, старина!» — «Тони, дорогой!»

Тони так скребет землю, словно хочет зарыться в нее, чтобы не принимать никакого решения, и молодой человек и старый человечек наблюдают за ним, один благодушно, другой с робкой сердечностью, и они уже, готовы дружелюбно взглянуть друг на друга, но молодая женщина не выдерживает и хохочет, молодой человек мрачнеет. «Тони, — кричит он резко, — Тони!» Такса вздрагивает, перестает скрести землю и быстро поворачивает к нему, но тут человечек вытаскивает кусок сахару, вертит его между пальцев и делает шаг вперед, Тони идет за ним. Женщина отходит от стены. Она больше не смеется. «Тони, — кричит ее спутник, — Тони, ко мне!»

Человечек останавливается, и Тони останавливается. Женщина с сигаретой в углу рта опирается обеими руками о согнутое колено, и кажется, она продолжает смеяться про себя. Мужчина смотрит на нее и со свистом втягивает воздух. «Песик ты мой, Тони!» — шепчет человечек, он прячет сахар в карман, поворачивается и медленно идет к воротам, Тони, помахивая хвостом, бежит за ним.

Женщина, до этой минуты следившая глазами за собакой и человеком, бросает вызывающий взгляд мужчине; только что его шатало из стороны в сторону, а теперь вдруг он выпрямляется и застывает в неподвижности. Глаза женщины стекленеют, губы у нее влажные и распухли, взгляд похотлив. Я опасаюсь, как бы мужчина не повалился лицом вниз, но он стоит, стоит неподвижно, стоит так целую вечность, потом негромко, но очень четко и трезвым голосом произносит несколько слов, я их не понимаю, но вижу, что женщина медленно открывает рот, лицо ее расползается, как тесто, губы дрожат, вероятно, он сказал что-то обидное, и тогда оборачивается и маленький человечек. Такса повизгивает от желания получить сахар и нетерпеливо царапает его ноги, и невзрачный, поворачиваясь, выпрямляется и поднимает лицо, исполненное святого гнева, к мужчине, тот рвет ворот рубахи, и теперь невзрачный говорит что-то, мужчина издает рев и кидается вперед, но тут человечек пропадает в воротах, слышно, как поворачивается ключ в замке. Тони машет хвостом и скребет землю у ног мужчины. Словно оглушенный, тот таращит глаза на ворота, бормочет что-то, поправляет галстук и, не обращая внимания на таксу, направляется к пивной, проходит мимо женщины, лицо ее совсем посерело, хватает ее на ходу за руку и молча тянет за собой в кабак, из которого клубами вырывается на улицу табачный дым.