Два моих крыла - [50]

Прошли осень и зима. Получилось так, что я в деревню приехать не смогла, а приезжала Дуня. Сперва на отгулы, а потом, сдав телят, приехала на две недели в отпуск. Я ее не отпустила ни на день раньше, зная, что тут же за ней прибегут, подменять кого-нибудь. С кадрами в деревне все так же было туго. Дуня рассказывала, что директор совсем ошалел: если увольнялся механизатор или шофер, то он месяц отработки по новому постановлению заставлял отрабатывать не на машине, а в кочегарке котельной, которая отапливала деревенские благоустроенные дома. Наказание такое придумал тоже, мол, не от хорошей жизни: уж если на машине кто-то мог поработать подольше и за того, кто увольнялся, то в кочегарку постоянно поставить было некого, платили там мало, работа временная. Вот и отрабатывали.

— Ну ты сама, девка, подумай, какой из его кочегар, если он к этому делу неприспособленной? Да и охота ему уголь таскать, если он отрабатыват? Вот и дрожмя дрожат благоустроенны-то. Да ведь ишшо че обнаружилося? Шабашники-то робили на этих кирпичных домах, помнишь? Ну, халтурщики откуль-то? Вот, девка, оне на потолок никого не насыпали, только закрыли, и все. Дак разе тут тепла напасешься, если бы и путный кочегар сидел?

Однако разговор скоро перешел на Зотея.

— Просил тебя купить ему книжку про цветы, — сказала Дуня. — А вот гусей нынче всех пустил. Да ишшо купил двух гусих где-то. Вроде как у родни. На что столь-то ему в зиму оставлять? Тоже, видно, жадность взяла, как Ефрема. Выжил, должно, из ума. И то. Восьмы десятки.

Замотало меня по командировкам. Строки да сроки, газета, как удав, проглатывала будни и выходные. Так что с очередной партией майонеза поехала я уж сажать картошку к Дуне, то есть в мае, с чего и начала свой рассказ. Картошки Дуня сажала много — свинью держала. Без своего мяса в деревне делать нечего. И мне перепадало немало от этой туши.

Ну, вот. Сообщила Дуня, что Зотей в Секисовке. И стала я с нетерпением ждать утра.

Просыпаясь ранним утром в деревне, я всегда почему-то думаю не о парном молоке и краюхе теплого хлеба, не о петушином крике и траве в огромной Дуниной ограде, по которой можно ходить босиком сколько влезет. Думаю я о всамделишности всего, что меня окружает. Вот она — настоящая, непридуманная жизнь! И даже наши мечты о деревне, сколь бы мы ни фантазировали, не содержат доли этой всамделишности. Иной раз думаю, что в каком-то колене потомок прибежит в деревню и с жадностью погрузит руки по локоть в землю и с первобытным удивлением будет наблюдать, как из двух резных листочков разовьется огромный кочан капусты. Он сделает не одно маленькое открытие и удивится всем им, как чуду.

Попробуйте сегодня сказать горожанину, что огурец вырос из маленького семечка, да не один. «Ну и что?» — пожмет он в ответ плечами и посмотрит на вас как на дурачка. — Элементарно — в силу биологических особенностей и закономерностей, согласно генной инженерии. Что в этом удивительного? — И разовьет, развернет целую теорию о биологии пчелиной семьи или растения. Хорошо, когда все можно объяснить. Хорошо! Но все это вытеснило возможность делать маленькие открытия для себя, думать о них как о маленькой тайне. Мы радуемся научным докладам своих детей-семиклассников. Хорошо! И все чаще видим, как ребенок отправился на свой школьный симпозиум, а из домоуправления приехала к вашему дому машина с саженцами, и дяди с тетями в рабочих спецовках воткнули в заранее пробуренные ямки деревца. Они потом растут сами по себе, вы — сами, со своими страстями и скоростями.

— Вот дурища, — слышу я со двора голос Дуни, — вчера ее в кадке купала, за ногу привязывала, седне опять угнездывается парить. — И я знаю — идет обычная борьба с курицей-паруньей, ежегодная, бесполезная. Ничего не поможет — ни сиденье в огромной темной печи, ни купанье в воде. Будет ходить и квохтать. Будет искать свои яйца, чтобы сполна справить куриные потребности. Попробуй я объяснить Дуне про биологию курицы — похлопает глазами, послушает и махнет рукой: «Блажь у нее, че боле? Она вобче дура. Лонись яйца прятала, нынче… Под топор, должно, просится». — И не даст вывести цыплят, сколько бы ни потребовала усилий эта борьба. Ни к чему ей цыплята от этой курицы. У нее пеструшка — главный инкубатор, потому что от нее яйца крупные и цыплята живучие. И вообще она курица что надо, не то что этот недоумок — беленькая. Своя бухгалтерия у Дуни, без единой бумажки и документа. Ни разу она ее не подвела.

…Велосипед мне за кулек конфет одолжил Костька, сын скотника Федора Глызина.

— Смотри «восьмерку» не посади, — быстро зыркая по велосипеду глазами, словно запоминая все винтики и гаечки, говорил Костька. Он, видимо, уже жалел, что согласился дать мне велосипед, но я обещала купить ему «катафоты» на переднее и заднее колесо, чтобы там мелькало, когда едешь, и звездочку. Вообще-то велосипед был хорошо побит на кочках. Но изъезживали в деревне велосипед до последнего, пока он весь не рассыплется. Запчастей не привозили в деревню, как и самих велосипедов, это обстоятельство заставляло беречь машину.

— Седло тебе маленькое, — ухмыльнулся Костька. — Так набьешь зад до Секисовки, что потом не сядешь. Обмотай хоть чем-нибудь седло-то.