Два моих крыла - [24]

— Оклемается, — привычно думал он. — Чего ей, бабе-то, сделается? Как на собаке зарастет!

Стыдно ему не было. Все в деревне баб обижают. Дело привычное, даже необходимое!

Логей вливал в себя пиво и теплел изнутри. Его снова потянуло в сон. Тут же на крылечке он и уснул, обняв лагушку.

Утром он, не заходя в дом, ушел в пимокатню. По двору бегали ребятишки, он их видел в окно, и мутнота от ночного постепенно рассасывалась, как прыщ легкий какой. Работал весь день споро и не заметил, как подошел вечер.

Анна тенью ходила по избе, Логей с облегчением подумал, что, слава богу, не померла. И даже поворчал на нее, что суп не сварила и что ужин холодный, не такой щедрый, как всегда. Он видел, что печь не топили и не под силу Анне возиться с чугуном, но ворчал. Еда колом стояла в желудке. Он чувствовал физическую потребность в горячей жидкой еде. Если б дали хотя бы вчерашних кислых щей! Ему бы полегчало, и растопился бы комок от ночного, и он, может, пожалел бы Анну!

Она тихо ходила по избе. Плоская снова, с перевязанными туго-натуго грудями. И если бы не то ночное видение, он бы и не удивился этой пустоте внутри жены — сродила, да и все, очередного.

Долго после этого мучилась Анна. Впервые Логей увидел у нее седые волосы. И слышал — часто плачет по ночам. От старухи узнал, что была девочка. Сквозной мыслью пролетело: «Баба с возу — кобыле легче», а другая мысль зависала в голове и сверлила его день и ночь: «Убивец. Срамец!» Анна была все такая же ласковая с ребятишками. И сам он не слышал от нее лихого слова. Ему бы, может, легче стало, когда бы она кричала на него или бросилась наутро рвать ему волосы. Нет! Она будто глядела на них на всех, его Анна, а видела только свое, ей одной понятное и нужное. Иногда Логею казалось, что и на него она смотрит ласково, со слезой. Он не мог поверить этому и отворачивал взгляд от Анны, хотя готов был вот-вот протянуть к ней руки.

Однажды осенью, уж кузьмушки отпраздновали, и Анна вроде от хвори отошла, Логей увидел, как дверь в горницу отворилась, и тихонько вошла Анна.

— Ребята на полатях возятся, спать не дают, — видя, что он поднял голову от подушки, сказала она, устраиваясь рядом.

Они долго лежали молча, не двигаясь, замерев. Хотя оба не спали и чувствовали — не уснут, виду друг другу не подавали.

— Логеюшка, батюшка, свет ты мой в окошечке, повернись ко мне, повернись, Христа ради! — не выдержала Анна. — Пожалей ты меня, несчастную. Измаялся ты, вижу, а гордостью не попустишься…

Он лежал, боясь пропустить хотя бы слово.

— В прощеный день простим друг друга, а я зла на тебя не держу. Муж ты мой, значит — закон ты мой! — она горячо бросала эти слова в темноту, и он слышал, как они ударяются о металлические шишечки кровати там, наверху, и позванивают тихонько, а затем маленькими гвоздиками входят ему под кожу. Ему защипало глаза, и, скрипнув зубами, он с маху перекинул свое тело на другой бок, охватил Анну большими руками и жадно, жарко потянулся к ней.

…Логей чувствовал, как по щекам в бороду скатывались горячие горошины слез. Он словно из той ночи взял да и неловко перемахнул в эту, под чужой плетень, в чужую деревню. Будто не было двух этих лет и неистребимого желания Анны понести хотя бы еще один, остатний разочек. Будто не он эти два года ненасытно, по-молодому тешил себя с Анной и жалел, что раньше не открыл ее для себя такую. Они будто снова начали жить, Анна — с улыбкой, Логей — наотрез отказавшись от хмельного.

«Куда же я теперя, от ночи этой, от себя? — думал он и плакал, зажав в кулак бороду. — Нет мне без Анны жизни». И опять перед ним проплывал заплот с присунувшейся к нему Анной.

Логей встал. Зыбко колыхнулся рассвет. Ночь уходила, тяжело отталкиваясь от земли. На миг Логею показалось, что перед ним его родная Куярова, и он после сильного похмелья очнулся под своим плетнем, не дойдя до ворот. Вот и прясло такое же, как возле дома. Сейчас Анна выкинет перину на последнее летнее солнышко. Но взгляд его натолкнулся на телегу посреди улицы, и обман рассеялся.

Твердой ногой шагнул Логей за деревню, отыскал табун лошадей. Вскочил на своего Гнедого и погнал табун прочь от деревни. Без седла было неудобно, но он приноровился и вскоре стал горячить свою лошадь:

— Домой, Гнедко! Домой! — Лошадь весело ржала в ответ и бойко встряхивала гривой.

Через неделю Логей увидел Пышминку. Пустил к реке лошадей. Тут же, не отходя от них, напился взмутненной воды. И расслабленно упал на берегу.

Полсотни лошадей на рассвете крутанули остывшую за ночь пыль, и топот табуна отозвался тонким звоном стекол в окошках. Деревенские проснулись, но боялись взглянуть: кто пришел в Куярову? Неужто Колчак возвернулся? — И жуть колыхнулась в крестьянах.

Логей открыл ворота, загнал лошадей в свою огромную ограду, насыпал в колоду, из которой Анна кормила гусей, овса и только тогда, страшась и не владея ногами, повернулся к крыльцу.

Анна стояла в исподней рубахе, накинув на плечи ковровую шаль.

— Аня, голубка! Аня, любушка моя! — Логей опустился на колени и стал медленно приближаться к жене. — Прости, прости меня, непутевого! — Он на коленях полз к ней. Сквозь изодранные штанины виднелось его исхудалое тело. Воспаленные глаза без отрыва смотрели на Анну. Лицо ее расплывалось в неверном свете, и он боялся, что оно может исчезнуть, словно его и не было, словно привиделось ему лицо Анны.