Два конца иглы - [4]
«Советскость» для Дружникова — тотальный миф. В той системе отсчета надо отрицать все. «Ангелы на кончике иглы» — анатомия тотальной выморочности. Все крутится вокруг пустоты, все возникает из ничего и оборачивается ничем.
Вдруг натыкается главный редактор на серую папку с неизданной рукописью… Подбросили! Зачем? Самиздат? Провокация? Вредительство?
Эта папка — Маркиз де Кюстин: «Россия в 1839».
Позвольте заметить, что я этот текст читал в «том самом» 1969 году, какой описан в романе; книга была издана, хотя и в кастрированном виде, в 1930-м Всесоюзным Обществом политкаторжан и ссыльнопоселенцев; брал я ее совершенно открыто и законно в библиотеке Института философии, где тогда работал. Книгу читал с упоением, и не один я, то было настоящее поветрие, в этом смысле Дружников точен. Но почему в романе эта книга играет роль самиздата? В финале романа имеется громоотводная фраза: Кюстина «каждый смертный может взять в Ленинской библиотеке. И не в спецхране, а просто так».
Впрочем, все тут не «просто так». Полный текст книги Кюстина издали в России в двух томах в 1996 году, через двадцать лет после того, как роман Дружникова был закончен (и после того, как его герой Ивлев решил взяться за полный перевод). Но это, так сказать, уточнения источниковеда. Художественная же логика романа строится на том, что книжка, которую можно взять в библиотеке (ну, оскопленное издание, и все-таки…) воспринимается как запрещенная. Почему?
Да потому что в той системе тотального самоохмурения, которая смоделирована в романе, возмущающим элементом может оказаться что угодно. Если в иллюзион втянуто все, то любой намек на другую реальность способен разрушить мираж. «Слово опаснее поступка». Слова должны сохранять иллюзию, — тогда «наивные потомки», если они перечитают когда-нибудь «наши газеты», подумают, что мы были свободны и счастливы.
Перечитают? Не уверен. А вот что у наивных потомков будет своя тотальная вера в миражи, уверен. Иначе они не выдержат. Человек слаб, а реальность страшна. Вопрос в том, как спасаться.
«Словесное счастье» — вот единственный вариант, обсуждаемый в романе. «А реальное нам невдомек», — вздыхает бывший зек Раппопорт, заделавшийся главным вралем в газете «Трудовая правда». Невдомек? — ловлю его на слове. — Или не по силам? Что все-таки реально в этой картине, в этой корчащейся на кончике иглы художественной системе? Что-то ведь ловится боковым зрением?
В полусотне километров от Москвы обитает родня редакционного шофера. В избе находят бабку его Агафью, умершую в скрюченном положении, «лбом об пол перед иконой». Не из тех ли икона, что сберегла у себя дома Агафья, которая в счастливые времена до разорения близлежащего монастыря большевиками «числилась старшей в нем нищенкой», то есть профессиональной попрошайкой?
Однажды редактор попробовал подхарчиться в общепитовской столовке. Спросил, почему так невкусно. Ему ответили с философским спокойствием: «Воруют, видимо». Мысль перебрасывается с овощной базы на военную: если на овощной бардак, почему не быть бардаку и на военной? «Быдло работает, как умеет».В поселке дачи на зиму заколочены «от ворья». «Толкучка, очереди, хамство». На улицах кучи мусора: «Страна-помойка». «Левша, который мог подковать блоху, теперь не способен починить кран». С утра стакан водки — и целый день свободен. Это было счастье несловесное?
Этот бездонно-невменяемый мир, мелькающий у Дружникова сквозь щели «системы», — тоже декретирован лживыми вождями? Навязан народу властью? А власть, дикая, двуличная, не из народа ли? Так не по Сеньке ли шапка? Самый верхний, мочащийся вниз, понимает же:
«— Власть нынче у всех. Каждая кухарка власть имеет. Не захочет — не накормит, и ничего ей не сделаешь».
Может, ей Кюстина подсунуть? Нет, не поможет…
Как кухарка умудряется варить общепитовский кофий, — секрет, который газетным умникам не разгадать. Однажды один вроде Раппопорта попробовал. «Он подогрел воды в большой кастрюле, немытой после супа, слил туда остатки старой кофейной гущи, добавил старой заварки чаю. Сливок у него не было, он ополоснул банку из-под маринованных помидор и вылил туда же. Когда попробовал, все равно оказалось, что кофе получился вкуснее, чем в общепите. Столовский рецепт остался непостижимой тайной».
Попытка ведьмовским, алхимическим способом имитировать реальность, котораясама имитирована свихнутым разумом, кончается тем же блефом. Что же в итоге дает нам умножение абсурда: минус на минус?
Главный плюс — возможность поразмыслить об этом.
Тайна «большого мира», прозреваемого автором сквозь искусно сплетенные сети идеологической лжи, еще более непостижима, чем сама эта ложь. Если не мираж, то зверская дикость. Но тогда вопрос: если «большой мир» — такой же зверинец, как и «газета», то откуда клетка системы? То ли она придумана, чтобы удерживать в рамках этот невменяемый хаос, то ли держащие рамку циничные интеллектуалы и простодушные лгуны держат в этой клетке себя, чтобы хаос не поглотил?
В этом — подспудная догадка романа. Ложь узкого круга оказывается ничтожной частью безбрежного мира, где эта ложь вообще неотличима от правды, потому что кроме нее там ничего нет: ложь и есть жизнь. Противостоять узкой лжи в редакционном коридоре — можно (ну, уволят, ну, сядешь), противостоять перевернутой жизни в тотальном мире невозможно, в ней можно только раствориться.
Первое издание книги раскрывало судьбу раннего романа Н. С. Лескова, вызвавшего бурю в современной ему критике, и его прославленных произведений: «Левша» и «Леди Макбет Мценского уезда», «Запечатленный ангел» и «Тупейный художник».Первое издание было хорошо принято и читателями, и критикой. Второе издание дополнено двумя новыми главами о судьбе «Соборян» и «Железной воли». Прежние главы обогащены новыми разысканиями, сведениями о последних событиях в жизни лесковских текстов.Автор раскрывает сложную судьбу самобытных произведений Лескова.
Народы осознают себя, глядясь друг в друга, как в зеркала. Книга публицистики Льва Аннинского посвящена месту России и русских в изменяющемся современном мире, взаимоотношениям народов ближнего зарубежья после распада СССР и острым вопросам теперешнего межнационального взаимодействия.
Творчество известного литературоведа Льва Александровича Аннинского, наверное, нельзя в полной мере назвать просто литературной критикой. Классики отечественной словесности будто сходят со школьных портретов и предстают перед читателем как живые люди – в переплетении своих взаимоотношений, сложности характеров и устремлениях к идеям.Написанные прекрасным литературным языком, произведения Льва Александровича, несомненно, будут интересны истинным любителям русского слова, уставшим от низкопробного чтива, коим наводнен сегодняшний книжный рынок…
Двухтомник известного критика и литературоведа Льва Аннинского содержит творческие биографии российских поэтов XX века, сумевших в своем творчестве наиболее полно и ярко выразить время и чьи судьбы неразрывно переплелись с историей страны. Книги могут быть использованы как пособие по литературе, но задача, которую ставит перед собой автор, значительно серьезнее: исследовать социальные и психологические ситуации, обусловившие взлет поэзии в Красный век.В первый том вошли литературные очерки, героями которых стали А.Блок, Н.Клюев, В.Хлебников, Н.Гумилев, И.Северянин, Вл.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
— Книга Льва Аннинского посвящена трем русским писателям XIX века, которые в той или иной степени оттеснились в общественном сознании как бы на второй план. Это А.Ф. Писемский, П.И. Мельников–Печерский и Н.С. Лесков, сравнительно недавно перешедший из «второго ряда» русской классики в ряд первый.Перечитывая произведения этих авторов, критик находит в них живые, неустаревшие и важные для нынешнего читателя проблемы. В книге воссозданы сложные судьбы писателей, прослежена история издания и осмысления их книг.
«Божественная комедия» Данте Алигьери — мистика или реальность? Можно ли по её тексту определить время и место действия, отождествить её персонажей с реальными людьми, определить, кто скрывается под именами Данте, Беатриче, Вергилий? Тщательный и придирчивый литературно-исторический анализ текста показывает, что это реально возможно. Сам поэт, желая, чтобы его бессмертное произведение было прочитано, оставил огромное количество указаний на это.
В рубрике «Трибуна переводчика» — «Хроники: из дневника переводчика» Андре Марковича (1961), ученика Ефима Эткинда, переводчика с русского на французский, в чьем послужном списке — «Евгений Онегин», «Маскарад» Лермонтова, Фет, Достоевский, Чехов и др. В этих признаниях немало горечи: «Итак, чем я занимаюсь? Я перевожу иностранных авторов на язык, в котором нет ни малейшего интереса к иностранному стихосложению, в такой момент развития культуры, когда никто или почти никто ничего в стихосложении не понимает…».
Данное исследование частично выполняет задачу восстановления баланса между значимостью творчества Стругацких для современной российской культуры и недополучением им литературоведческого внимания. Оно, впрочем, не предлагает общего анализа места произведений Стругацких в интернациональной научной фантастике. Это исследование скорее рассматривает творчество Стругацких в контексте их собственного литературного и культурного окружения.
Проблема фальсификации истории России XX в. многогранна, и к ней, по убеждению инициаторов и авторов сборника, самое непосредственное отношение имеет известная книга А. И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». В сборнике представлены статьи и материалы, убедительно доказывающие, что «главная» книга Солженицына, признанная «самым влиятельным текстом» своего времени, на самом деле содержит огромное количество грубейших концептуальных и фактологических натяжек, способствовавших созданию крайне негативного образа нашей страны.
Особая творческая атмосфера – та черта, без которой невозможно представить удивительный город Одессу. Этот город оставляет свой неповторимый отпечаток и на тех, кто тут родился, и на тех, кто провёл здесь лишь пару месяцев, а оставил след на столетия. Одесского обаяния хватит на преодоление любых исторических превратностей. Перед вами, дорогой читатель, книга, рассказывающая удивительную историю о талантливых людях, попавших под влияние Одессы – этой «Жемчужины-у-Моря». Среди этих счастливчиков Пушкин и Гоголь, Бунин и Бабель, Корней Чуковский – разные и невероятно талантливые писатели дышали морским воздухом, любили, творили.
«Во втором послевоенном времени я познакомился с молодой женщиной◦– Ольгой Всеволодовной Ивинской… Она и есть Лара из моего произведения, которое я именно в то время начал писать… Она◦– олицетворение жизнерадостности и самопожертвования. По ней незаметно, что она в жизни перенесла… Она посвящена в мою духовную жизнь и во все мои писательские дела…»Из переписки Б. Пастернака, 1958««Облагораживающая беззаботность, женская опрометчивость, легкость»,»◦– так писал Пастернак о своей любимой героине романа «Доктор Живаго».