Два друга - [27]

На этот раз посчастливилось полковнику, и он, не скрывая радости, звал нас собраться «на крови».

Позволительно спросить, кто из охотников не вспоминает на привале случаи минувшей охоты? Такие вряд ли найдутся. Так было и с нами. Но когда все было сказано и пересказано, мы попросили полковника вспомнить что-либо из событий минувшей войны.

— Судьба не баловала меня, и за время войны мне не раз пришлось кочевать по госпиталям, а ведь там, среди раненых каких только историй не наслушаешься.

В одном из тыловых госпиталей мне пришлось повстречать молодого, но видавшего виды подполковника, который чуть было не расстался с жизнью на брянской земле. Похоже это был волевой человек. Звали его, кажется, Александром Ивановичем. Раненный осколками, первое время он не мог вставать. Но молодость и медицина сделали свое, и вскоре дела его пошли на поправку. Подполковник оказался моим соседом по койке. И с этого времени мы сделались ближе друг к другу. Делились пережитым чуть ли не со дня рождения.

Запомнился мне один его рассказ.

«Немцы противились нашему продвижению и порой создавали большие для нас трудности. Так, однажды часть, которой я командовал, получила задачу: выбить противника из села, расположенного вблизи лесного массива и до прихода наших войск удержать занятое село. После огневого налета мы заняли село, но удержать не смогли. Фашисты подтянули резервы и завязали ожесточенный бой. Нам пришлось отступать к лесу. Я с группой бойцов шел в арьергарде, прикрывая отступающих. Потери мы несли значительные, и все же казалось, что лес укроет нас от врага. Но немцы перенесли огонь орудий и минометов на лес, а в воздухе появились их самолеты и стали сбрасывать бомбы на отступающих. И вот здесь, уже в глубине леса, не то разрывом артиллерийского снаряда, не то бомбой были убиты несколько моих товарищей, а осколки прошили меня в нескольких местах. Я тут же потерял сознание и, что было потом, не знаю.

…Стояла осенняя пора. Очевидно от холода и дождя я очнулся. Одежда на мне промокла, руки и ноги окоченели, а от потери крови я совершенно ослаб. Пробовал подняться, пошевелить рукой или ногой, но это вызывало мучительную боль. Положение становилось отчаянным, а помощи ждать было неоткуда. Я уже впадал в забытье. Пробовал кричать, звал на помощь — напрасно. Вместо крика вырывался стон, заглушаемый шумом леса. И вот, когда вновь впал в полузабытье, то почувствовал теплое дыхание коснувшееся моего лица. Я тут же открыл глаза и увидел серую голову зверя с раскосыми глазами. Тогда мне показалось, что это волк. Я пробовал прибегнуть к помощи пистолета, но оказалось, что я лежу на кобуре, и все мои усилия высвободить ее были напрасными. А между тем живое существо миролюбиво смотрело на меня и, тихо повизгивая, пыталось лизать мне руки. Всмотревшись, я определил, что это была крупная, волчьего окраса западно-сибирская лайка. Порода, с которой я когда-то охотился на Байкале.

Шепотом я называл лайку ласкательными именами, а она, разгадав доброту человеческой души, еще громче заскулила, развернулась боком и легла, прижавшись ко мне. И только тут я догадался, что это была санитарная собака, и увидел укрепленную на ее спине небольшую сумку с крестом. Я уже слыхал, что в армии стали широко применять собак в санитарных целях, но о назначении сумки понятия не имел. С великим трудом я вскрыл сумку, вынул из нее кусок бережно завернутого шоколада и небольшую фляжку. В ней оказался спирт. Отпив несколько глотков, я сразу почувствовал тепло во всем теле, а шоколадом утолил голод.

Собака, поняв, что выполнила свою задачу, тут же скрылась. Надвигалась ночь. Деревья зловеще шумели. Одиночество удручало, и я впадал в забытье.

Но вдруг в окружающей мгле мелькнул скупой свет карманного фонарика, и мужской голос приказал: „Байкал, ищи!“ И вскоре в полосе света я увидел бегущую знакомую мне лайку и спешивших за ней санитаров…

Кличку моего спасителя запомнил потому, что родина моя — Байкал. Не правда ли, интересное совпадение?»

Два друга

Памяти С. В. Караваева

Просторные заливные луга набухали туманом. Постепенно темнело, и краски зари уже не пылали, они были тронуты легким налетом сумерек.

В тот вечерний час я медленно шел берегом большого полон, направляясь к ночному привалу. Мой пойнтер Бок, изрядно уставший на работе по дупелям, казалось, ни на что не реагировал. Всюду царила тишина, изредка нарушаемая трепетным шумом пролетавших на жировку уток да где-то далеко появлялась и вновь пропадала протяжная песня возвращавшихся в стан косцов. Иногда из тростниковых зарослей слышалось сонное кряканье старых уток. Это они сзывали непослушных, взматеревших утят, и тогда невольно я снимал ружье, готовое к вскидке.

До привала оставалось не более километра, но у небольшого плеса пойнтер вдруг поднял голову, потянул воздух носом, а потом медленно повел к кромке воды. Я последовал за ним, и вскоре, из крепи с шумом взлетели две кряквы. Взлет птиц оказался на отблеск еще тлеющей зари, и силуэты их были отчетливо видны. На вскидку я сделал по уткам дуплет, и сверх ожидания он оказался удачным. Обе птицы упали. Я приказал пойнтеру подать уток. Одну из густой осоки он тут же принес, но вторая как сквозь землю провалилась. Мы тщательно осмотрели место падения птицы. Долго кружили по кочам, залезали в прибрежные топи, но все напрасно. Очевидно утка оказалась подранком, далеко ушла от места падения и где-то затаилась.