Два долгих дня - [59]

— Мы все останемся здесь, — твердо заявил Самойлов. — Каждый из нас что-то сделал в этой операционной. Я обшивал ее простынями, Максим оборудовал электричество. В общем, все мы имеем право на то, чтобы быть с тобой.

— Согласен. Прошу только об одном: сержант Невская должна вернуться в здание госпиталя.

Вика, словно ничего не слыша, раскладывала на столике прокипяченные инструменты.

— Вы слышали мой приказ? — повторил Анатолий.

Вика продолжала работать. Она прекрасно понимала, что Михайловский хочет уберечь ее от опасности. Но знала вместе с тем, что в критический момент может быть необходима Анатолию: за долгое время работы с ним она научилась понимать каждый его жест, каждое движение, и Луггер не мог ее в этом заменить. Тем более что операция такая опасная. Она взглянула на Самойлова; тот подмигнул ей: делай, мол, свое дело да помалкивай. И она продолжала раскладывать инструменты. Ей было важно протянуть еще несколько минут: скоро Анатолий погрузится в свое знаменитое предоперационное состояние; он сознательно отключится ото всего, кроме мыслей о раненом, и тогда для него хоть все гори огнем. Так оно и случилось. Натягивая халат, Анатолий лишь тихо пробормотал себе под нос, что в конце концов ему наплевать, если трое остолопов решили вместе с ним отправиться к праотцам. И он скомандовал начало самой сложной операции в своей жизни.

Невская, тяжело, вздохнув, подошла к Райфельсбергеру. И словно впервые увидела его лицо: нежное, удивительно тонкое, влажное от пота. Во взгляде его застыло напряженное ожидание.

— Который теперь час? — спросил он у Невской.

— Около одиннадцати.

Она вынула из левого нагрудного кармана кителя его солдатскую книжку, записала несколько слов и историю болезни. Райфельсбергер Курт. 1920 г. рождения. Вероисповедание — лютеранин. Место рождения — Мюнхен. Гражданская профессия — коммивояжер. Чин — штабс-фельдфебель. Род войск — пехота. Прежние ранения…

— Одну минуточку, пожалуйста, — попросил Курт, когда ему уже собирались накладывать на лицо наркозную маску. — Герр хирург, раз уж вы так добры, завершите благодеяние… Я понимаю, эта чертова мина… Мы все можем взорваться…

— Увы, это так, — ответил Михайловский.

— А рука? У меня будет рука?

— Будем стараться, парень.

Курт хотел еще что-то сказать, но Анатолий дал знак Невской, и она осторожно накрыла его лицо маской с эфиром…

Медленно, еще медленнее… Почти незаметно для окружающих Михайловский вел скальпель к мине.

«А я-то считал свои пальцы сверхчувствительными, — думал Луггер, не сводящий глаз с рук Анатолия, — да они чурбаны по сравнению с его. К такому хирургу я бы и сам лег под нож не раздумывая».

— Фары пониже! — скомандовал Михайловский. — Еще!.. Чуть правее!.. Хорошо!..

Он наконец нащупал основание корпуса мины. По его позвоночнику стекали струйки пота. «Как под проливным дождем», — пронеслось в его голове. Скальпель уходил все глубже и глубже.

Луггер вдруг почувствовал, что у него испортилось настроение. Он совершенно не боялся за свою жизнь. Он просто думал о глупости некоторых ситуаций: ему казалось абсурдным, что из-за такого дурня, как Райфельсбергер, может погибнуть хирург Михайловский, человек, как он теперь понял, гениальный.

…Анатолий осторожно потянул мину. Луггер на одно мгновение закрыл глаза. Он открыл их снова лишь после того, как услышал тихий гул голосов. Борисенко на вытянутых руках выносил мину наружу.

Михайловский глубоко вздохнул. Он почти не отреагировал на поздравления Луггера и Самойлова, трясших его за оба локтя.

— Грандиозно, — шептал ему Ганс. — Теперь ампутация.

Анатолий и сам видел: руку полностью сохранить не удастся. Оставалось сделать виртуозную ампутацию, чтобы парень, по крайней мере, мог носить протез.

— Добавь наркоз, — бросил он Вике, увидев, что Райфельсбергер начал шевелиться. — Кстати, помнишь сержанта Богдановича? Он вполне свыкся со своим протезом. Пишет, что стал председателем колхоза…

…Он укутал перевязанного Курта в два шерстяных одеяла. Посмотрел на него. Он еще спал, и его лицо было спокойно: волевой подбородок, четко очерченные брови. «Красивый парень! — подумал Анатолий. — И, кажется, ему повезло».

А вслед за тем мысли его переметнулись на Вику и их будущего ребенка. Его внезапно осенило, что он, под предлогом присмотра за Райфельсбергером, может велеть ей остаться здесь. «Береженого бог бережет: по крайней мере, хоть какое-то время она побудет вдали от заминированного госпиталя. Немец-то уже разминирован», — вдруг весело подумал он.

К его удивлению, Невская не стала возражать на его просьбу. Волнение за Анатолия, не покидавшее ее в течение всей операции, начисто лишило ее сил, да она и не чувствовала за собой права спорить. Она всегда била его одним аргументом. «Не желаю никаких поблажек и снисхождений, предоставляемых любовнице главного хирурга!» — часто повторяла она. Но сейчас она как бы сама позволила себе блажь, оставшись на операции Курта. Вот почему она в ответ лишь промолвила:

— Хорошо.

Размякшие от волнения и усталости, Михайловский и Луггер медленно шли вдоль широкой площади перед зданием госпиталя. Странный перед ними был пейзаж: ни единого дерева, даже ни единого куста, зато отсутствие растительности с лихвой восполняли грузовики и сани с ранеными; они тянулись по всей площади и уходили за горизонт; казалось, что в городе нет иных людей, кроме персонала госпиталя да раненых, дожидающихся своей очереди. Невеселое зрелище, однако Ганс и Анатолий сейчас были счастливы: позади была еще одна опасность, еще одна человеческая жизнь была, спасена.