Два долгих дня - [29]

— Что вы здесь делаете? Где ваше отделение?

— А-а! Там, — показав рукой на воду, выпалил Верба.

— Люди там, а вы, командир, здесь? — взревел полковник.

— Я хочу сказать…

— Если кто-нибудь утонет, под трибунал пойдешь! — перебил его начальник сбора.

Верба знал, что полковник слов на ветер не бросает. Он еще раз попытался объяснить, что с ним произошло, но тот был не склонен тратить время на разговоры: его волновала судьба новичков, оставшихся под водой без командира, и он лишь скомандовал:

— Вы, трус! Туда, быстрее!

Взволнованный, растерянный Верба стремительно прыгнул в воду. Он боялся, что без него ученики потеряли ориентир; если они разбрелись в разные стороны, найти их будет нелегко. Прыгнул он, как обычно, спиной к воде. Он давно наловчился, сделав глубокий выдох в воду, правой рукой вставлять в рот загубник. Каково же было его изумление, когда он оказался верхом на шее Абдурахманова. К счастью, тот не растерялся, прочно удержался на ногах. На его лице застыло бессмысленное недоумение. Верба понимал, что у Абдурахманова душа ушла в пятки: не каждый день тебе на голову падает человек. Верба сильно шлепнул его дважды ладонью по плечу, что означало: следуй за мной. Тот понял, и вскоре они нашли всех остальных. Ученики стояли не шелохнувшись в том положении, в каком оставил их Верба.

Когда, выполнив задание, они вернулись в лагерь, полковник перед строем устроил Вербе головомойку.

— Какого дьявола вы осмелились нарушить, приказ и выскочить из воды? Чему я вас, остолопов, учил? Погибай, но не смей срывать боевой операции. Чтобы это никогда больше не повторялось. Не пытайтесь найти оправдание. Неужели вы ничего умнее не могли придумать, как себя торпедировать? Во время войны я не раздумывая расстрелял бы вас за дезертирство. Мне надоели такие фортели. Самое главное в нашем деле — внезапность. Форсирование водных преград — не детская забава. За все неудачи отвечает головой командир. Это на суше есть чувство локтя. Водолаз же — как летчик-истребитель. Помощи ему ждать неоткуда. У вас, Верба, есть один недостаток. Чересчур увлекаетесь. Не даете себе труда подумать. Н-да! Умерьте свой пыл. — И он стал перечислять все варианты выходов из аварийных ситуаций, часто возникающих при форсировании.

По окончании сборов Верба, Абдурахманов и еще двое молодых врачей, получив немалые командировочные, решили отпраздновать отъезд в ресторане. Сковывала военная форма. В те времена среди военных посещение ресторанов не поощрялось. Жили, как правило, в расположении своих войсковых частей. Абдурахманов быстро охмелел и, подогретый винными парами, пребывал в прекрасном настроении. Склонив голову, он встал, изобразил на своем лице преданность и проникновенно сказал:

— Мне очень жаль, дорогой друг и учитель Нил Федорович, но я не могу молчать. В армии лукавить нельзя. Я вас там, — он ткнул рукой вниз, — жутко обманул. Да, да! Чудовищно обманул. Простите меня великодушно, но я умею плавать. Даже имею разряд. Но, попав туда, — он снова ткнул рукой вниз, — я испугался глубины и черноты воды. Познал цвет и вкус страха. Никому не рассказывал, как я мандражировал. Пока вы, Нил… Нил Федорович, вплотную не занялись мной. Муштровали похуже, пожалуй, чем аракчеевских солдат. Не скрою, я плакал от возмущения, когда вы, глубокоуважаемый Нил Федорович, однажды перед ночным погружением дали мне три звучных оплеухи. Я преисполнился ненависти к вам, проклинал, хотел плюнуть от своего бессилия вам в лицо, простите, в маску, вы тогда были наготове, но посмотрев вам в глаза, словно споткнулся. Вот так-то. Почему я сник? Я увидел в ваших глазах бешенство. Понял, что вы любым способом вытравите из меня трусость. Теперь я могу делать все без страха, понимаете? Не подкачаю! Спасибо вам! Я вас во веки веков не забуду. Впервые в жизни я почувствовал себя самостоятельным человеком, хозяином своих решений, своего тела. Хочу быть всегда таким, как вы, Нил Федорович, сделанным из железа, нет, не то слово, из стали. А теперь позвольте вас обнять и поцеловать!

— У каждого человека есть свои слабости, — пробормотал Верба. — Ты, Абдурахманов, сам поборол себя. Я тут ни при чем, — и закончил стихом Софокла:

Много есть чудес на свете,

Человек — их всех чудесней.

И подумал, что сам каждый раз боится перед новым погружением: бесноватая Волга-матушка все время меняет свой рельеф.

…Сорок первый год. Первые дни мая. Маневры. Туман редеет. Верба смотрит на часы. Семь часов пятьдесят восемь минут. В восемь начнется артиллерийская подготовка. Через пятнадцать минут пехота двинется под прикрытием огневой завесы. Верба — начальник санитарной службы стрелковой дивизии. Медицинская служба полков укомплектована по штатам военного времени. Санитарные отделения — в роты. Пункты медпомощи — в батальоны. Полковой медпункт врыт в землю. Медсанбат в четырех километрах от передовой. Верба не искал приключений. Он просто не думал об опасности, когда, не спросясь своего начальства, оказался в первой же траншее. После громоподобных залпов артиллерии красноармейцы один за другим выскочили из укрытий и побежали вперед со штыками наперевес. Верба встал на брошенный кем-то ящик и высунул голову из окопа. Ему очень хотелось пойти с ними. Была не была! Какая-то непонятная сила заставила его перепрыгивать через свежие воронки. Впопыхах он не заметил проволоку, зацепился, упал, выругался, поднялся. Направился к двум санитарам-носильщикам. Отдуваясь и шатаясь от тяжести, они несли условнораненого. Тот не хотел лежать; сидел на носилках и о чем-то весело болтал с ними. И вдруг раздался взрыв. В воздухе зажужжали осколки. Санитары успели, броситься ничком на землю. Условнораненый, согнувшись, прыгнул в воронку. Бежавший рядом с Вербой человек внезапно остановился, недоуменно завертел головой и рухнул, как подкошенный, на землю. Чуть поодаль с криками упало еще несколько людей. Вербе было ясно лишь одно: вместо учебного разорвался боевой снаряд. После отбоя подбежал адъютант командующего округом: