Два дня «Вериты» - [15]

Постучали снова, я подошел и повернул ключ. Инженер Шпеер. Принес какие-то расчеты, которые я заказывал ему утром.

— Благодарю, герр Шпеер, — сказал я. Ему нравилось, когда его называли «герр». — Входите, пожалуйста.

— У вас веселое настроение сегодня, мистер Богроуф? — вгляделся немец в мое лицо.

— Болела голова, а теперь прошло, — беззаботно ответил я. — Всегда приятно, если ничего не болит. Садитесь, герр Шпеер, поболтаем немного.

Он взглянул с удивлением — «болтать» у нас не было принято, — но послушно сел, чинно положив на колени широкие ладони и поджав длинные ноги.

«Черт его возьми, — подумал я, глядя на нежданного визитера, — да он просто сам напрашивается в первые подопытные! Раз уж вы явились, герр Шпеер…»

— Вы родом из Штатов, герр Шпеер? — спросил я и незаметно, как бы в рассеянности, включил рубильник, отступив затем к окну, за пределы импульсного луча.

— Нет, я настоящий немец, из Фатерланда. Моя родина — Бавария.

Шпеер приосанился, развернул плечи, как будто встал «во фрунт». Но сразу сник, ссутулился, словно устыдившись чего-то.

— Как же вы оказались здесь?

О, генератор действовал! Обычно бледные щеки немца зарумянились, заблестели глаза, и у него начался неудержимый приступ словоизлияния. Замкнутый, угрюмый Шпеер заговорил, прижимая ладонь к сердцу, словно в кирке на исповеди.

— Все это очень просто. И все это очень сложно для меня. Я был… Я был офицером Третьего рейха! Обер-лейтенантом вермахта, да. Я воевал на восточном фронте… Боже мой, как я остался жив в этом ужасе! И для чего я остался жив?! А потом бои в Польше, в Германии… в моей родной Баварии! Нас били, боже мой, как нас били! Я был уже лейтенантом в начале войны, когда солдаты рейха победно входили в Прагу, в Париж! Когда оркестры гремели марши, все казалось легким и доступным! Но я забыл все это! Забыл и наши победы в России… Помню только, как нас били у себя дома, в Германии… О, Германия, несчастная страна, несчастный народ!

Передо мной сидел жалкий, словно выжатый человек, рыжеватый уже и лысеющий, бывший обер-лейтенант рейха. Сидел и плакал широко раскрытыми белесыми глазами, всем ссутуленным телом. Ничего хорошего не дала ему правда.

— У вас семья в Фатерлянде?

— Была. Была, да… До сорок пятого года. Все кончила американская бомба. Домик наш… стоял у самой железнодорожной станции. Маленький тихий домик, с садиком… весь в цветах… моя муттер любила цветы, да… — он вынул чистый, аккуратно сложенный носовой платок, вытер лицо, скомкал. — Когда я наконец догадался дезертировать и пришел в мой городок… дома, моего дома уже не было. Моя Гертруда, две дочки и муттер… Больше ничего у меня не было… И я не мог вынести, я бежал — от боли, от выстрелов, от грохота… от моей Германии! Куда угодно, лишь была бы тишина! Пусть в Америку, да! Америка никогда всерьез не воевала. Мой дальний родственник из Кёльна, группенфюрер, собрался за океан. Ему нельзя было оставаться, потому что слишком много у него на счету разного… Но он успел кое-что награбить, когда завоевывал Европу. И теперь хотел в Америку. Я умолил этого мерзавца взять и меня. Все равно ему нужен был человек, который присматривал бы за вещами, и он согласился…

— Вас-то что заставило бежать? Вы натворили что-нибудь?

— Я служил офицером связи, что я мог натворить? Служил, не задумываясь, но когда пришлось задуматься… Все мы виноваты, каждый офицер, каждый солдат. Виноваты перед миром и Отечеством. Не расстрела я боялся, это было бы даже к лучшему. Боялся войны. Боялся, что как только все поутихнет, генералы опять захотят воевать. Так бывало всегда — германские генералы начинали войну, одерживали победы, а потом их неизменно били… Я был прав тогда. О, как я был прав! В Бонне кое-кто опять кричит о войне… Чем это кончится для родины моей, и для меня в Америке?

— Да ведь вы сами сказали, что Америка всерьез не воюет.

— До сих пор — да. Но кто знает, что ждет нас в будущем. Я не верю больше Америке, как не верю мистеру Флетчеру…

Меня удивило его признание.

— Ну, — сказал я, — Флетчер славный парень.

Я все посматривал на индикатор и заметил, как расходятся его полоски, — в излучении происходил очередной спад. Мой подопытный сразу отреагировал на это. Он плотно сжал тонкие губы, прикрыл их скомканным платком, глядя на меня испуганными блестящими глазами. Но вот полоски стали сходиться, и Шпеер вновь заговорил, морщась и вздрагивая.

— Вы еще молоды, мистер Богроуф. А я насмотрелся на таких славных парней еще в рейхе. Когда начинается драка, такие, как Флетчер, спокойно перережут горло вашей дочери, вашей матери. Поверьте, у меня интуиция на мерзавцев. И потом… Я не знаю, чем заняты вы, мистер Богроуф… Вы кажетесь мне порядочным человеком. Но в других отделах лаборатории… Словом, я встретил здесь одного… знакомого… бывшего штурмфюрера… Тогда, при Гитлере, он работал в организации «Т-4», которая в концлагерях проводила опыты над заключенными. Его специальностью было «оздоровление нации», массовое уничтожение людей. Здесь он в штатском, но если он здесь, значит, дело нечисто… А ведь я искал тишину… Где угодно, только тишина!