Два брата - [64]

Первым заметил беглецов Марков.

– Кирилла Прокопьич, – заорал он, – смотри, ихний главный удирает!

– Черт! – выругался Воскресенский. – Это сам Эреншельд!

Собрав несколько матросов и солдат, Кирилл бросился в шлюпку, колыхавшуюся у борта фрегата. Эреншельда удалось настигнуть у самого берега.

– Молодчина! – сказал Петр Воскресенскому, когда тот подвел к нему ослабевшего от раны адмирала. – Как звать тебя?

– Поручик Воскресенский, ваше величество!

– Из Навигацкой?

– Так точно, ваше величество!

– Помню, помню тебя! До адмирала дослужишься?

– Рад стараться, ваше величество! – гаркнул обезумевший от счастья Воскресенский.

– Ладно! – дружелюбно рассмеялся царь. – Отвези господина адмирала в лагерь, и пусть медикусы окажут ему всевозможную заботу. Старик заслужил сие своей храбростью![113]

* * *

Молодая столица[114] торжественно встретила победителей. Величавая процессия двигалась вверх по Неве. Ее открывали пленные корабли: «Элефанд», галеры, шхерботы. За ними следовали суда победителей, расцвеченные флагами, с матросами в белых рубашках, построенными на палубах, с оркестрами музыки.

На украшенных домах красовались аллегории,[115] пушки Петропавловской крепости и Адмиралтейства гремели беспрерывными салютами, с корабельных палуб доносилось «ура».

Петр сошел на берег под руку с Эреншельдом, еще не оправившимся от раны, и ввел пленного адмирала, как дорогого гостя, в свой дворец.

Когда стемнело, началась иллюминация. Горели гирлянды из десятков тысяч разноцветных фонариков, вертелись огненные колеса, взлетали фейерверки, высоко в небе рассыпались блестящие искры ракет…

Пиры следовали за пирами. Пировали у Петра, у Апраксина, у Голицына и у других вельмож. Полуживых собутыльников лакеи на рассвете развозили по домам, а к вечеру все собирались снова.

За боевые заслуги царь из шаутбенахтов[116] был произведен в вице-адмиралы: своей деятельностью в кампанию этого года Петр заслужил такой высокий чин.

В честь победы на монетном дворе были выбиты медали – золотые для офицеров, серебряные для нижних чинов.

Получили медали и Воскресенский с Марковым.

Гром гангутских пушек пронесся по Европе, встревожив европейских монархов и их министров, и вызвал в Стокгольме настоящую панику.

Странное, непонятное дело! Россия, эта загадочная страна, не только не истощилась в тяжкой войне, но, напротив, год от году становилась сильнее.

Гангут оказался переломным событием в Великой Северной войне. Первым его последствием явилось то, что эскадры Ватранга были срочно отозваны для защиты шведских берегов. Русский флот доказал свое неоспоримое превосходство на море, и шведские корабли уже не осмеливались появляться в русских водах.

Русские войска могли теперь в любое время ступить на территорию Швеции, не видевшей врага в течение столетий.

Война подходила к концу.

Глава XV. Приезд Ивана Ракитина

Иван Ракитин сделался главным приказчиком купца Антипа Русакова.

Он щеголял теперь в нарядном кафтане, в шароварах, заправленных в сапоги с подковками, в меховой шапочке с пером, лихо сдвинутой на ухо. Щеки его горели румянцем, рыжеватые усики вились колечками, а в глазах то и дело вспыхивал хищный огонек.

У хозяина была единственная дочь Анна. Веселая, синеглазая, она частенько приходила в лавку отца, чтобы выбрать сукна на новую шубку либо унести цветастую шаль. Купеческая дочь и молодой приказчик встречались взглядами. Анка краснела, Иван опускал глаза.

Ангип Ермилыч хвалил скромность Ивана.

– Молодец парень, – говорил он, – не зазнаешься. Недаром в писании сказано: «Всяк сверчок знай свой шесток». Анку я отдам за богатея-многотысячника.

Кабы знал Антип Ермилыч, как темными ночами сидели Иван да Анка у него в саду на лавочке, как строили планы уговорить строгого батюшку, как нежно расставались на заре…

В большом доверии был Ракитин у хозяина. Не раз ездил он с проезжей грамотой в Вологду и Казань, Антип Ермилыч доверял ему увесистые мешочки с золотом и обозы с товаром.

«От трудов праведных не наживешь палат каменных», – говорила пословица. Иван это прекрасно знал. Но он был осторожен: там, где другой поверенный на его месте хапнул бы сотню золотых, Иван довольствовался десятком. Он понемногу скапливал капитал. В глиняном муравленом горшке, зарытом под березой в ракитинском огороде, год от году прибавлялось золота.

Антип Ермилыч догадывался о проделках главного приказчика, но был доволен его умеренностью. Купец помнил свою молодость: когда-то и он служил приказчиком и запускал руку в хозяйский карман, но далеко не так скромно.

Русаков дорожил молодым грамотным приказчиком, хвастал им перед другими купцами. Жалованье Иван получал хорошее. Семен мог бы не тачать сапоги – денег сына вполне хватало на прожитье, но старый сапожник по-прежнему сидел в амбарушке на табуретке с кожаным сиденьем и все так же стучал молотком.

И умер он за работой, с сапогом в руках. А вскоре сошла в могилу и безответная Домна.

* * *

Над головой Русакова, как гром среди ясного неба, грянул царский указ:

«Купчине Русакову, Антипу Ермилову сыну, не мешкав, собирать пожитки и переезжать в стольный город Питербурх и тамо строить приличные его состоянию палаты и заводить торговлю…»