Два балета Джорджа Баланчина - [26]

Их первая встреча, как это ни удивительно, произошла в середине памятных тогдашним «отъезжантам» семидесятых, в казенном доме на Желябова, где до недавнего времени располагался ленинградский ОВИР — там много было званных, да мало избранных и одним росчерком пера там кроили, уродовали, ломали, калечили, доводя тысячи ни в чем не повинных людей до полного отчаяния, неприкосновенную жизнь «отдельно взятого гражданина» этой великой и своим величием унижающей любого человека страны.

Ирсанов появился в ОВИРе, чтобы получить здесь окончательный отказ в выездной визе во Францию, куда он был приглашен одним из университетов Сорбонны на месяц для чтения там лекций.

Левин, обивавший пороги и паркеты овировских кабинетов уже второй год, должен был в этот день наконец-то получить разрешение для эмиграции в Израиль.

Оба они, слышав друг о друге в ученых кругах (Левин стал кандидатом наук и преподавал в Герценовском институте, из которого его, впрочем, года два как выгнали), не виделись уже довольно порядочно, живя каждый своей жизнью.

Выйдя из ОВИРа, — один с категорическим отказом в поездке во Францию, другой — будущим израильским подданным, уже утратившим советское гражданство, — бывшие друзья минувшей юности решили заглянуть в безлюдный в дневные часы «Кавказский» и выпить там за встречу «чего-нибудь».

– Ты это серьезно, Илья?

– Что — серьезно? Израиль, что ли? Да в гробу я видел этот Израиль! Голда реет буревестник — это не для меня. Да и слишком большое скопление евреев на слишком малом отрезке земли — это, знаешь ли, нечто. Первоначально лечу в Вену. Оттуда надеюсь попасть в Штаты. У меня уже есть приглашение в Бэркли.

– А что — здесь?

– Здесь? А ты вокруг оглянись, Юра. Протри глазенки. Касательно меня вот что: работы нет, денег нет, друзей нет, а есть один «пятый пункт». Мне уже тридцать.

– А твои как?

– Что — как? Отец у меня секретоноситель. Отец и мама остаются ждать «светлого будущего». Через пять лет, если Бог даст, я их вытащу. Раньше не получается. Ты моих навещай, а?

– Когда ты летишь, Илья? Я приеду в аэропорт. Можно? Тебя кто-нибудь будет провожать? Я не родителей имею в виду.

– Он живет в Калифорнии. Он для меня — все. Я тебе напишу. Будь здоров, Юра, и постарайся сохранить себя в этом аду. У тебя должно получиться. Я чувствую, мы еще увидимся. Эта система рухнет еще при нас живых, должна рухнуть. Прощай.

Илья неожиданно для Ирсанова встал и направился к выходу. Их вторая встреча состоялась — прогноз Левина подтвердился — в Сан-Франциско уже в наши дни.

Во всю свою жизнь Юрий Александрович Ирсанов менее всего предполагал оказаться в Соединенных Штатах — хотя бы потому, что его ученые интересы никак или почти никак не соотносились с этой страной. Оказавшись в тот год в Париже, прочитав там несколько лекций, он совсем неожиданно для себя получил приглашение прилететь первоначально в Нью-Йорк, а после того еще и в Калифорнию. Он этим приглашением воспользовался и на День Благодарения очутился в Америке. Американские впечатления Юрия Александровича оказались разнообразными, противоречивыми, во многом не совпадающими с теми впечатлениями, которые усиленно навязывают советскому обывателю уже в наши дни многочисленные счастливцы. Мы не станем касаться этих впечатлений Ирсанова не только за недостатком места и времени, а скорее потому, что в этом нет никакого смысла. Скажем только, что, узнавши из престижной «Нью-Йорк ревью оф букс» и американских академических кругов о посещении Штатов доктором Ирсановым, калифорнийский профессор И. Левин тут же позвонил Ирсанову в гостиничный номер — что, надо сказать, Юрия Александровича не слишком изумило — и буквально настоял на том, чтобы тот «немедленно закруглялся» и «как можно скорее» вылетал в Калифорнию.

– Билет на самолет до Фриско ты получишь у портье уже сегодня. Мы с Джейком - это мой студент — тебя встретим, нет проблем. Как тебе Нью-Йорк?

– По-моему, ужасно, — медленно отвечал Ирсанов, вслушиваясь в сильно изменившийся голос Ильи, говорившего по-русски, как показалось Ирсанову, с некоторым напряжением.

– Да, ты, пожалуй, прав. Но Нью-Йорк - это, слава Богу, еще не вся Америка. Тебе надо увидеть Бостон, Чикаго, американскую глубинку, Колорадо. Ты здесь еще сколько будешь — почти три месяца? Я что-нибудь придумаю, возьму короткий отпуск и все тебе покажу. Но сначала сюда, в Калифорнию! Сан-Франциско — это сказка. Все сам увидишь. Жду.

Через неделю с небольшим друзья отмечали встречу в причудливом испанском ресторанчике в самом центре Сан-Франциско, где все, несмотря на конец ноября, было залито солнцем, подчинялось его яркому теплу, которое высвечивало в людях всех возрастов их чувственную привлекательность, их нарядность, их желание и умение нравиться себе и другим.

Ирсанов нашел Илью мало со дня его отъезда изменившимся. Те же черные кудри, те же живые и совсем даже не печальные глаза, та же легкость и тонкость фигуры, облаченной сейчас в светло-голубые джинсы, в ярко-красную рубашку с зеленым крокодильчиком на груди, а ноги — по- прежнему чудесно-стройные — были обуты в ослепительно-белые кеды. Кожа лица и рук Ильи была смуглой от калифорнийского солнца и океанских волн. По всему было видно, что американская жизнь Левина вполне состоялась и была украшена тем дополнительным благополучием и материальным достатком, которые никак не уродуют жизнь глупца, а жизнь человека умного и одаренного делают более комфортной и потому более полезной.