Два балета Джорджа Баланчина - [25]

– Знаешь, я и не догадывался, что об этом есть книги. У нас дома тоже ведь полно книг, но об этом — ни одной. Надо ж! Оказывается, не мы первые, Юра!

– И вот еще что, Илюша, — продолжил Ирсанов. — В античной Греции, на Крите и Коринфе в седьмом веке до нашей эры существовал обычай похищения мальчиков взрослыми мужчинами. Похитители вводили подростка в свой мужской союз; их физическая близость сочеталась с воинским обучением, после чего мальчик, снабженный оружием, возвращался домой. В Греции эта связь не только не скрывалась, но считалась почетной. А в Спарте каждый мальчик между двенадцать и шестнадцатью годами должен был иметь такого покровителя, воинская слава которого распространялась и на мальчика. Если юноша проявлял трусость на поле боя, за это наказывали его любовника. В Фивах был особый «священный отряд», составленный из любовников и считавшийся непобедимым, ибо как писал Ксенофонт...

– Ксенофонт — это кто?

– Древнегреческий историк. И что самое замечательное, почти все его сочинения дошли до нашего времени. Основное его сочинение — «Греческая история», написанное в седьмом веке. Советские ученые мужи считают Ксенофонта антидемократическим писателем и философом.

– Почему?

– Какой ты смешной, Илья! Ксенофонт ведь не был членом КПСС и даже не предполагал, что никакой демократии, кроме как социалистической, на свете нет и быть не может.

– Ладно, шут с ней — с социалистической демократией. Продолжай, пожалуйста. Что там писал твой Ксенофонт?

– Он писал: «Нет сильнее фаланги, чем та, которая состоит из любящих друг друга воинов».

– Вот видишь, — вставил Илья. — А я, дурак, в армию идти не хочу. Пошли вместе! Мы ведь с тобой будем тогда самыми лучшими, самыми доблестными воинами Советского Союза. А?

– Скажешь тоже, — рассмеялся Ирсанов. — Я тебя, Илюша, в армии никак не представляю, да и себя, признаться тоже.

– А что так? — серьезно спросил Илья. — Кругом империалисты. Это ведь угроза социалистическому лагерю? Угроза.

— Ладно. Слушай дальше.

В течение этого вечера, когда мальчики, обогнув сияющее огнями здание Цирка, вышли к Фонтанному дому и уже подходили к Аничковому мосту, Ирсанов, как умел, пересказывал Илье основные сочинения Платона — все его беседы с Сократом, делая акцент на интересующая Ирсанова тему. Благодаря этим книгам Ирсанов давно усвоил самое важное в идеале эллинской дружбы-любви, где так называемый «педагогический эрос» определял нравственный смысл мужских союзов, делая их высоким образцом для подражания в позднейшие эпохи, особенно в эпоху Возрождения; он уже прочитал к тому времени книги Роллана о Микельанджело. Но дня через два после прочитанной Илье «лекции» Ирсанов дал Илье прочитать «Сатирикон» Петрония и вообще всю имевшуюся у него античную прозу. И стихи, конечно. Возвращая Ирсанову книги, составившие отныне его личную библиотеку, Илья всякий раз просил новую, а о прочитанной они говорили между собой буквально часами. Казалось бы, излишняя сосредоточенность подростков на интересующей их литературе должна бы дополнительно распалять их эротизм, но странно — оба мальчика стали сдержаннее в проявлениях своих чувств, а сами чувства стали более одухотворенными тем стремительным потоком мыслей, которые только в юности могут быть свежими, открытыми, но обремененными пресловутым жизненным опытом, с возрастом превращающих большинство людей в чванливые особи обоего пола, поучающие нас жизни, ими уже прожитой и потому бесполезной и не интересной.

В подобных разговорах, иногда даже в спорах, иногда жарких, потому что интеллектуальный и чувственный темперамент каждого из подростков был чрезвычайно индивидуальным, кое-как завершилась последняя для Ирсанова школьная зима. Наступившая весна заставила Ирсанова, успешно сдав школьные экзамены, приступить к подготовке в университет. Состояние здоровья старого Ирсанова заметно ухудшилось и в самом начале лета он был перевезен в Озерки, а вслед за отцом туда же последовал сын с кипой книг и тетрадей.

Отец Ильи получил срочное назначение в какую-то закрытую подмосковную зону, куда взял с собой жену и сына. Отъезд Левиных — для Ильи внезапный и горестный — всего лишь на полгода затянулся на несколько лет. Первоначально друзья переписывались, но вскоре их переписка заглохла то ли сама собой, то ли из-за сугубой засекреченности профессора Левина. Поступив в университет, уже закончив первый курс, Ирсанов узнал от каких-то общих знакомых о том, что Илья последовал его примеру и тоже поступил на филфак Московского университета, на английское отделение. Студенческая жизнь каждого из них оказалась разной, но по-своему бурной и исключительной. На втором курсе Ирсанов внезапно женился на девушке из параллельной группы и, не закончив курса, стал отцом двух симпатичных девчушек — Маши и Даши.

Избранницей Ирсанова оказалась глубокая, но практичная провинциалка, что было бы не таким уж и страшным для родителей Юрия Александровича. Их огорчил этот, по их мнению, слишком ранний и преждевременный брак. Отец и мать Ирсанова буквально с порога невзлюбили невестку, хотя бабушка Софья Андреевна, к тому времени уже начинавшая сдавать, делала все от нее зависящее, чтобы молодая жена Юрочки чувствовала себя в их доме более уютно. Решением отца и матери Ирсанову был выдан толстый конверт с деньгами и предложено «незамедлительно нанять себе любую квартиру». Молодые съехали в какую-то «хрущобу» возле Парка Победы и прожили там много лет, пока наконец, уже став кандидатом наук, Юрий Александрович — при материальной поддержке Лидии Ивановны и ее мужа — не купил своему семейству довольно большую трехкомнатную кооперативную квартиру в высоком тринадцатиэтажном доме в том же Московском районе. Денег от родителей он принципиально не принял, а с тех пор, как его мать овдовела, он не забывал поддерживать ее материально, хотя профессорской пенсии ей с собакой вполне бы хватало на жизнь и пропитание. Что же до бабушки Сони, то она всего лишь на полгода пережила отца Юрия Александровича. По весне, как и он, тихо скончалась «от тоски», пожелав быть похороненной на старом Охтинском кладбище — возле матери, отца, двух братьев и старшей сестры, которых она пережила на целых полвека своей трудной, но чистой и необыкновенной жизни. Похороны бабушки Сони Юрий Александрович пережил с неизъяснимой болью. Большой фотографический портрет Софьи Андреевны и теперь висит в кабинете старого Ирсанова, ныне ставшем кабинетом Юрия Александровича. В год своего сорокапятилетия Ирсанов отметил последний день рождения матери — ей исполнилось восемьдесят лет, и умерла она как раз на раннюю в том году Пасху. Жоли, к тому времени почти переставшая выходить на улицу, совершенно оглохнув и ослепнув, последовала примеру своей хозяйки буквально через неделю. Громадная квартира в старинном доме у Румянцевского сада некоторое время пугала Ирсанова своей нежилой пустотой, а на даче в Озерках завелись мыши. Однако «Два балета Джорджа Баланчина» — еще при живой старушке-матери и полуживой Жоли — круто прервали желанное одиночество Юрия Александровича. Но прежде надо бы сказать о двух — с перерывом в несколько лет — встречах Ирсанова и Ильи.