Душой наизнанку - [13]

из печи, то подобны вате.

Тебе всего шесть.

Маме кажется: больше, на вид.

Душой не кривить мне — спишь на моей кровати.

Ты спишь, потому что поздно: закат кровит.

Ты спишь и не знаешь, что я поутру уеду.

Ещё до рассвета в родное «не-знаю-куда».

А там — целоваться с развратным ворованным небом,

Холодным и хрупким, как лёд на груди пруда.

Мой милый, мой друже, в разлуку поверишь ты позже.

И, чувствую кожею, станешь скучать. Я тоже.

Но, честно, вернусь. До небесно-древесной проседи,

До первых морозов — да были б они подобрей!

Была ли я рада рождённому брату? Боже,

Сперва — ни на грамм, как себе. А теперь — до дрожи.

И, коли возможно, ты дал бы прожить мне, Господи,

ещё хоть немножечко Лёшиных декабрей.

Доктор Время

Время, ощерившись, взяткой пробилось в лекари:

Щедрость-то всякому судну присудит крен,

Коль поколенье коллег, притворяющихся калеками,

Приподняться не сможет с корёженных ложью колен.

Люди, вы только не думайте, будто я лгу!

Я поступала честно, учусь на совесть.

Время ж недугом согнёт и прямую в дугу,

После — залечит, нимало не беспокоясь.

Как большинство докторишек в любом кругу —

Ада ль, общения ль? — краснодипломанных то есть.

Боже, бюджетники! Жабой безбожно задушенным,

Чахнуть вам в анатомии; честным к чему изыски?

Время — Принц де Коррупцио: куцых прельщает

                      кушем,

Райскими кущами или роскошным виски.

С кем-то оно посидело удачно за ужином —

За ночь заочно закончило Медицинский.

Доктор! О док, до которого не достучаться,

Не дозвониться, не докричаться по рации —

Вы, оперируя, мне невзначай пропороли железу

                      счастья,

Жилу железную — лучше бы вам не браться!..

Это у Вам подобных случается часто,

Видно, ввиду недостатка квалификации…

Вам бы пройти, доктор Время, хотя бы практику —

Нет, откупились, одною деньгой единое!

Время, Вы ж пляж превратите с картинки в Арктику,

Темя и томной тьме сединой наблондинивая!

Каждому чёрному оку — седое облако,

Белую бровь — с кровью ран, отболевших ранее…

Всё ведь Вам, Время, что по лбу, что в лоб,

                    что побоку;

Не занемочь бы от Вашенского врачевания!

Долго ль стоять на морозе-то? Вены сжалися —

Холодом, голодом; ветры нутро мне мнут.

Время на правду плюётся и обижается,

Шутку за правду заправский суёт баламут:

Стрелки часов навострили меткие жальица,

Переместились назад; разве мститель сжалится?

И ежечасный автобус со мной разъезжается,

Двинувшись раньше намеченного парой минут.

Погоня

Словно вора, волка — сворой горестной,

Лай цедя сквозь сито лжетактичности,

Обвиненья гнали меня по лесу,

По чащобам застращённой личности.

Видно, кем-то спьяну напророчена

Мне тоска таскаться меж трясинами!

Бор издёрган, искорчёван корчами;

Силы нет — собраться зверю с силами…

Сипло зверю вслед двустволки дулами

Взрыкивают, щурясь двоедырьями.

Но меня не запугаешь пулями,

Не приманишь псевдоперемирьями!

Волк бежит, сжимая волю скулами;

Плачет пульс: «Не вырони, не вырони…»

А борзые — ближе, всё назойливей:

Перекрыли тропоньку обратную.

Лапы беглеца гудят мозолями —

Не свернёшь, сорвавшись на попятную!..

Окружённый — куража лишаешься;

Страх корёжит судорогой мускулы…

Только ветки, как живые жалюзи,

Душу слепят голосами тусклыми.

Воют, зло-золу мешая с ласкою,

Точно землю мытарь на костре бранит…

Счастлив скорой самострел развязкою:

Продавай-ка совесть за серебреник!

Нет, не надо нам монет, намоленных

Честью, за бесценок в рабство брошенной.

Скор конец погони скоморошной;

Я к нему ль — на лапах измозоленных?

Не к нему — но немо в темень памяти

За огнём; а истине — служил ли я?

Обвиненья, глубоко копаете!

Против шерсти рвёте сухожилия!

Я петлять — вы петлю враз на шею мне

Да на пятки, черти, наступаете!

Глохнет топот по гнилой замшелине,

Тонет, бедный, в буераках памяти.

Исповедью вас едва порадую,

Перед сворой на мысочках шастая:

Окольцован клеветой-блокадою,

Врос я в почву, мшистую, мышастую.

Стали лапы древними кореньями,

Кровь — смолой, кривые когти — иглами.

Языки-то пёсьи — обвиненьями

Стан основой

в ствол сосновый

выгнули.

Волчья шкура, сплошь поиздуршлаченной

Отвердев корой, чей чёс неровен,

Стала — склепом, склянкой бурой крови,

Крови, желатином насмерть схваченной.

Кто травил с оружьем наготове, —

Замерли ордою одураченной.

Плеском лес скрипучим их подначивал:

«Невиновен, черти! Невиновен…»

Принц

Я хочу, чтоб на улице было серебряно-зябко;

Просто выйти на стужу из горла топлёной истомы.

Из постели, из кокона комнаты, как из комы —

Из клыкастых ворот своего воскового замка.

Воск поплыл; стены залов мечтательно размягчились,

Предавая причастие, вечность, точёность, чинность.

Я хочу на игольчатый ветер, как Спас учил нас,

Чтобы жизнь, не легчая,

серчала,

зачлась,

случилась.

Я хочу — по снегу, как чёлн. Человеком утлым.

Сквозь кружение пчёл, изрождённых пургою-ульем.

Напролом, словно брея, — до рая драть рой их

                    пудренный;

Мчаться так, чтоб не нравилось время глаголу «умерло».

И кормиться, и греться от солнца родного сердца;

Сердце — соль для поморца, для принца —

                    порция перца

В августейше-густейшем бульоне, рутинно-пресном.

Мне тепло за пределом теплицы, который треснул.

Мне тепло на морозе, тепло под крылом у стужи: