Душная ночь в Севилье - [8]

Тип, о котором я говорю, не был ни фермером, пи пастором, ни биржевым агентом из Чикаго. Он приехал закупить акции Иберийского общества горнорудных предприятий. Я видел его на приеме у маркиза Паломы, директора общества, в котором и я держал несколько сот акций. Он был остер на язык и находчив, но его лиловое лицо, толстые пальцы и циничные насмешки над испанской неспособностью к торговле показались мне на редкость противными. Это был человек с чувством юмора, напористый, бессовестный, а что касалось женщин и спиртного – здесь ему не было равных. Это был сущий дьявол – о его кутежах в разных кабаре говорила вся Севилья. Однажды днем, проходя по улице Сан-Фернандо, я увидел в его машине Мануэлу. Это был верх его бесстыдства – показаться публично с девушкой из «Лас Каденас» после того, как накануне он смотрел бой быков из семейной ложи маркиза Паломы. Я остался стоять как громом пораженный, но по другой причине. Я ожидал, что Maнуэла может отдаться кому угодно, только не подобному типу. Вечером я отправился в «Лас Каденас». Патрон сообщил мне раздраженно, что Мануэла внезапно покинула заведение, уплатив оговоренную в договоре неустойку в пятьсот песет… Я вернулся домой измученный и злой, как в ту ночь, когда приехал из Мадрида после визита к маэстро Рейесу, как в тот вечер, когда впервые увидел Мануэлу танцующей в «Лас Каденас», как в тот день, когда миурский бык растерзал тореадора Пабло Редонду. Не знаю, поймете ли вы меня… Я испытывал к ней привязанность… симпатию… любовь… любовь к Испании… к моему народу.

Маэстро Кинтана опять замолчал. Оркестр играл медленное, тоскливое танго. Табачный дым сгустился. Где-то загудел вентилятор. Художник отпил вина и закурил новую сигарету.

– Три года спустя в мюзик-холлах Сан-Франциско взошла новая звезда – феноменальная испанская танцовщица. Имя «Канделита» разнеслось по всей Южной Америке. Газеты публиковали разные небылицы о ее детстве. Как только она появилась в Мадриде, я поехал на нее посмотреть. Она вышла на сцену ленивым и упругим шагом пантеры, потом тело ее медленно изогнулось, и она наклонилась в сторону, словно вот-вот упадет. Но вдруг какая-то спазма свела все мускулы ее тела. Руки взмыли над головой, раздался сухой длинный треск кастаньет. На несколько секунд она застыла, словно пораженная током, а в следующий миг понеслась в бешеном, головокружительном танце. О быстроте этого танца можно получить понятие, только увидев его своими глазами. Ноги ее двигались, как отлаженный механизм, и стучали об пол в невероятном темпе, тело крутилось, как мотор. Казалось, через полминуты она замертво рухнет на пол, но бешеным, сверхдинамичный танец продолжался все в том же темпе. Волосы ее развевались, глаза метали искры, губы сжимались от напряжения, руки, ноги, корпус, все мышцы, все фибры ее существа были подчинены этому дьявольскому ритму, этому невероятно, сверхъестественно быстрому танцу… Публика следила за ним затаив дух, в гробовом молчании. В тишине была слышна только гитара и невообразимо быстрый стук ног Канделиты. Когда занавес опустился, публика взревела и забесновалась. Я ушел с печалью в сердце. То, что я видел, было оригинально, но это был успех хорошо тренированного робота. От Андалусии, от настоящей сегедильи, от глубокой страстности древнего танца не осталось и следа… Мануэлы Торрес больше не существовало.

Маэстро Кинтана мрачно и жадно выпил целую рюмку хереса, а потом продолжал:

– Я никогда не рассказал бы вам историю Мануэлы Торрес, если бы мне не предстояло сейчас увидеть ее тень… Каждая встреча с ней напоминает мне мое прошлое, мои мечты, которые не осуществились, и заставляет душу сжиматься от боли… Напрасно я старался снова разжечь в своем сердце пламень Гойи. Мой бунт был неискренним, колорит мерк, забитый вульгарной крикливостью, что-то невидимое погасило прежнюю страсть. Мало-помалу я приближался к порогу старости, так ничего и не достигнув. Я всего лишь обыватель, которого глупцы именуют маэстро… Но когда я встречаю Канделиту, я вижу тень Мануэлы Торрес… сердце бедной севильской девушки и ее чудесный танец, простреленные жизнью, вижу жестокий и сладостный призрак своего таланта, загубленного безжалостным палачом – бедностью, вижу творческую силу испанского народа, растоптанную безумием господ, которые им управляют…

Маэстро Кинтана опять замолчал. В густом дыму от сигарет устало и призрачно покачивались в медленном ритме танго несколько посетителей, прижав к себе девушек с воланами. Когда саксофоны делали паузу, в тишину падали только звуки рояля.

– А что стало с Педро Хилем? – спросил я с праздным любопытством случайного собеседника.

– С Педро Хилем? – Маэстро Кинтана нахмурился. – Деньги сеньора Косидо разожгли в его простой сержантской душе невероятное чувство собственности. Теперь он делец и капитан гражданской гвардии в запасе. Предел для человека с его образованием. Ненавидит красных сильнее, чем герцог Альба. Как-то вечером я встретил его на Сиерпес, и он пригласил меня в кафе выпить по рюмке коньяку. Лацкан его пиджака украшали ленточки полицейских орденов времен гражданской войны. Мы поговорили о разных пустяках. Напрасно я старался узнать в нем прежнего Педро Хиля, юношу, любимого Мануэлой. Взгляд его помутнел, а на располневшем, одутловатом лице играла самодовольная улыбка. Это было лицо убийцы, который расстреливал в упор республиканцев после падения Мадрида.