Дурные деньги - [21]

— Ниночка!

Она даже не обернулась на оклик матери, которая, видимо, не хотела оставлять дочь наедине с ее мыслями.

— Скоро нам выходить.

Где же скоро — еще полчаса, не меньше!

Присутствие матери и отца и раздражало ее, и успокаивало. Ниночка никогда не задумывалась, любит ли она своих родителей. Она знала, что они есть и всегда, в любую минуту придут ей на помощь. Они-то ее любили, единственную дочь, надышаться на нее не могли. Город, где она работала, был в трех часах езды от деревни, раз в месяц она приезжала «поскучать» к родителям, но, несмотря на это, каждую неделю, а то и чаще от них приходили письма. «Здравствуй, ненаглядная наша Ниночка! — писала ей мать. — Мы оба с отцом извелись по тебе, единственной нашей доченьке. Сядем вечером после работы, и ничего в голову не идет, все разговоры только об тебе. Как ты там живешь? Все ли у тебя благополучно?..» Ниночка недовольно морщилась, скользя глазами по строчкам, старательно выведенным матерью. Наспех пробежав письмо, она бросала его в тумбочку и тут же забывала о нем. Не затем ли она и в город уехала так рано — сразу после окончания восьмилетки, чтобы освободиться от назойливой опеки родителей? Впрочем, они сами готовили ее к этому — с самого раннего детства.

Ниночка не знала отказа ни в чем. Правда, с учебой у нее не очень ладилось, училась Ниночка посредственно, но родители скоро примирились с этим. Мать еще пыталась ее наставлять, однако отец возражал ей: «Полно-ка, Клава, не всем быть отличниками». Дочка росла у них справная, хорошенькая, и со временем главную свою надежду мать стала возлагать на внешность дочери. Предметом ее мечтаний стали достойный муж для Ниночки — обязательно инженер или военный — и квартира в городе. Отец молча соглашался с матерью, он вообще редко возражал ей, признавая тем самым ее главенство в доме. Спор у них возник только однажды, когда Ниночка, впервые показав характер, решила после окончания восьмилетки уехать в город и выучиться на ткачиху. Мать расстроилась, стала убеждать дочь, что уезжать ей от них еще рано и что на свете много других профессий — полегче, поспокойнее, почище. Вот тут-то отец и возразил ей, сказав, что с Ниночкиными «отметками» более чем на профтехшколу рассчитывать нечего. Согласие, хотя и не без слез, было дано. «Ты уж смотри там, доченька», — сказала на прощанье мать, и «доченька» в пятнадцать лет укатила в город.

С автобусом, пытаясь обогнать его, поравнялся мотоцикл. Ниночка с напряжением стала следить за гонкой, мысленно внушая шоферу, чтобы тот увеличил скорость. Шофер действительно прибавил газу и оставил мотоциклиста позади. «Так тебе и надо!» — со злорадством подумала Ниночка. У нее к мотоциклистам был особый счет. А все потому, что у Витьки был мотоцикл. С него-то, собственно, все и началось…

«Она, что ли?» — услышала Ниночка и сразу же догадалась: спрашивают о ней, спрашивают с тем расчетом, чтобы она услышала. «Ага, ага, она», — торопливо, захлебываясь от подобострастия словами, ответил позади нее второй голос, хорошо ей знакомый. Принадлежал он Саньке, по прозвищу Сантё (была у него дурацкая поговорка: «Сантё, тормози лаптей»). Санька этот — работал он на фабрике транспортировщиком — на словах был куда как смел, а вот на деле трусоват и неприятно суетлив.

В тот вечер Ниночка и Люська пришли в сад на танцы. В разгар их к Ниночке подошел Санька и, ухмыльнувшись, сказал, что с ней хочет познакомиться его лучший друг Витька. Она пожала плечами, а глаза невольно обежали стоящих неподалеку парней. Санька кивнул в сторону выхода: «Он тама, на мотоцикле». У Ниночки сладко отозвалось в сердце: неужели?!

Молодые парни, мотоциклисты, съезжаясь со всего города, дежурили у сада каждый вечер. Они терпеливо поджидали своих подружек, пока те резвились на танцплощадке, а потом с шиком увозили их — к тайной зависти девчонок, у которых моторизованных дружков не было.

Ниночка не открыла перед Санькой своей невольной радости — было бы перед кем открывать, а вот Люське сразу же все выложила — не удержалась. И глупый вопрос задала: как быть ей? Люська фыркнула: «Может, ты собираешься ходить с этим… приплюснутым?» «Приплюснутым» она называла Саньку.

Танцы Ниночку уже не интересовали, точно так же как и многочисленные кавалеры, которые добивались ее расположения. Она видела себя летящей на мотоцикле — мимо домов, скверов, одиноких спешащих прохожих, а вплотную перед ней широкая, надежная спина, туго обтянутая кожей, — так она представляла себе Витьку, еще не зная его.

Таким он и предстал перед ней в тот вечер — высокий, широкоплечий, неторопливо уверенный. Уверенность в себе чувствовалась в каждом движении, в каждом произнесенном слове. И кожаная куртка была, туго обтягивающая спину, — не новая уже, поношенная куртка, пахнущая чем-то сугубо мужским, приятно холодящая лицо, если как бы невзначай прижаться к ней.

Витька повез ее не к общежитию — за город. «Прокатимся! — крикнул он ей на лету. — Успеем!» Она не возражала, она согласна была ехать куда угодно. Упоение скоростью, когда восторг и страх сливаются воедино, охватило ее.