Дурные деньги - [19]

— Может быть, и с Люськой, — улыбнулся парень, — только ты меня с ней не познакомила.

— Где же ты меня видел?

Впрочем, какая разница, где он ее видел! Но вопрос опять-таки выскочил у Ниночки словно бы помимо ее желания.

— В «Текстильщике», на танцах, — ответил парень и снова улыбнулся.

— В саду? Там же народу полно!

— Больно подруга у тебя заметная.

Ах, так он подругой интересовался!

Но парень, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Значит, тебя Ниночкой звать? Имя подходящее, тебе идет. А мне вот мое имя не нравится.

Ниночка промолчала. Разговор уже начал походить на знакомство, а оно ей ни к чему.

— Угадай, как меня зовут?

Парень явно не хотел отступать с завоеванных позиций.

— Вот еще — буду гадать!

Ответ прозвучал резко, однако парень не обратил на это внимания.

— Хочешь, подскажу? Знаешь, как Жукова звали?

Ниночка, конечно, не знала.

— Эх, ты! Он же маршал, четырежды герой!

Ниночка пожала плечиком: маршалы ее как-то мало интересовали.

— Георгием его звали, Георгием Константиновичем… Георгий — это еще ничего, а вот Жора…

Ниночка долгим взглядом проводила стадо овец, которые паслись на выгоне.

— А то есть еще Георгий-победоносец. Знаешь такого?

Георгия-победоносца Ниночка знала; в деревне, у бабушки, когда-то была икона святого с длинной пикой в руках, поражающего с коня страшного зеленого змея. А вот о Георгии Саакадзе, знаменитом грузинском полководце, она опять ничего не слышала.

— У него прозвище такое было, — втолковывал ей тезка грузинского полководца, — Великий Моурави.

«Прозвище» заинтересовало Ниночку, однако парень сам не знал, что оно означает. Впрочем, и без того его имя засияло в лучах ослепительной воинской доблести.

Автобус между тем въехал в большой поселок с высокой белой церковью на горе и низенькой, невзрачной автостанцией под горой.

— Стоянка десять минут! — объявил водитель.

— Не хочешь пройтись? — спросил парень.

Ниночка отрицательно мотнула головой.

По площадке, предназначенной для стоянки автобусов, гулял ветерок. Он, как котенок, играл обрывками газет, обертками из-под мороженого — бросался на них, швырял то в одну, то в другую сторону и повсюду волочил за собою хвост пыли. Пыль эта лежала поверх асфальта геологическим слоем — площадку, видимо, не убирали и не подметали даже в дни всеобщих субботников.

К автостанции на предельной скорости подкатили на мотоцикле двое парней и с завидной целеустремленностью бросились к ларьку пить пиво. При виде мотоциклистов глаза Ниночки сузились, а по лицу тенью пробежало горькое и злое воспоминание.

Парни, выпив пива, оседлали свою машину и, расстилая за собой шлейф сизого бензинового перегара, с треском промчались мимо автобуса. Ниночка проводила их взглядом, в котором вдруг открылось глубоко запрятанное страдание.

— Что-то ты загрустила, соседка…

Почти на ходу вскочив в автобус, Георгий занял свое место, его нечаянное прикосновение заставило Ниночку отодвинуться к окну.

— Что, домой ехать неохота? — по-своему расценил настроение соседки Георгий. — Где у тебя дом-то? В деревне?

Видимо, приняв молчание Ниночки за согласие, он продолжал:

— Плохо ли сейчас в деревне… Покой дорогой! Я ведь тоже родился в деревне. Только нет уж ее теперь.

— Где же она? — поинтересовалась Ниночка.

— Была — и нет. Одни в город уехали, другие на центральную усадьбу перебрались… Раньше в родные края тянуло, а теперь вроде бы и нет ее, родины-то. Мать у меня умерла, отец — неизвестно где. А я вольная птица, куда хочу — туда лечу. Захочу — в Сибирь махну, захочу — на Север. Поедем со мной, вдвоем веселее.

— Родители не пустят, — чему-то своему невесело усмехнулась Ниночка.

— Да кто их сейчас, родителей-то, слушает! Будешь им письма писать мелким почерком… А что — давай! — загорелся Георгий своей нечаянной идеей. — Ты мне нравишься, ей-богу!

Ниночка почувствовала, как внутри у нее что-то горько и безнадежно сжалось. Парень нравился ей, и, если бы это было возможно, она поехала бы с ним куда угодно — в Сибирь, на Север, на край света.

— Что же ты молчишь? Мне скоро выходить.

Ниночка стихла, поскучнела, некоторое время глядела в неопределенную точку за стеклом.

— У меня парень есть, — выговорила она наконец.

— Ну, извини тогда, я ведь не знал.

Прикусив губу, чтобы не заплакать, Ниночка отвернулась к окну и больше уже не смотрела на Георгия. Вот сейчас он уйдет, и останется с ней рядом пустота — та холодящая душу, жуткая пустота, которую она пережила впервые в один из недавних вечеров и которую ощутила, как ощущает человек близость пропасти.

На остановке у Порошина шофер притормозил, и Георгий налегке выпрыгнул из автобуса. Пропуская его, он улыбнулся Ниночке и помахал ей рукой. Она не ответила ему. Автобус, напрягая мотор, быстро набрал скорость.

Мимо бегут перелески, поля, деревни. Все это видано не раз, а виданное неинтересно. Езда укачивает, погружает в дремоту, и сквозь нее в отдаленном уголке памяти брезжит зыбкое воспоминание. Оно возникает само по себе, помимо воли, потому что воля дремлет, усыпленная плавным ходом машины…

Большой деревянный дом с красивыми голубыми наличниками стоит на пригорке с краю деревни. В боковое окошко видно поле, оно начинается в десяти шагах от дома. В передние окна поверх кустов сирени подолгу глядит солнце. За кустами сирени дорога, идущая вдоль деревенской улицы, за дорогой — огород, в нем растут яблони, кусты смородины и крыжовника. И еще — у самого частокола — черемуха. В углу огорода — баня, а свободное пространство занимают гряды, на которых растут огурцы, помидоры, лук, чеснок, морковь, свекла. За всем этим с любовью ухаживают мать и отец. Частенько, выйдя из дома, Ниночка видит их в огороде — они окучивают, поливают, полют, прорежают. Ниночка — деваться некуда — бежит к ним, прихватив с собой скакалку.