Дурная слава - [9]

— М-да… не знаю, надолго ли его харизмы хватит, — заметил Гоголев.

— А что так?

— Да так. У вас в столице жизнь вообще другая, у вас, я слышал, надбавки всякие, льготы в полном объеме… Все-таки Кремль рядом, опасно людей до ярости доводить. А у нас — в городе стариков и ветеранов — совсем другая жизнь… Как, впрочем, и во всей остальной России. У меня жена, кандидат наук, работник одного из НИИ, заведующая лабораторией, получает три с половиной тысячи рублей.

— Как это? — изумился Грязнов. — Это без надбавок?

— Это с надбавками за ученую степень, за вредность — она у меня химик. Это за все про все.

— Быть не может! У нас по стране средний уровень…

— Ну да. Это как средняя температура по больнице — тридцать шесть и шесть, включая температуру тела покойников. Ольга моя работает в федеральном НИИ. Те, кто в учреждениях городского подчинения трудятся, те — да, получают в два-три раза больше. Тоже гроши, прямо скажем, но хоть как-то жить можно. А на федеральном уровне никакие НИИ никому не нужны. Хотя уникальные разработки ведут на десятилетия вперед. Но наши временщики вперед не смотрят. Им главное — успеть урвать здесь и сейчас.

— Ладно, мужики! Что-то совсем мы захандрили, не дело это! — воскликнул Турецкий. — Ну-ка, Слава, напомни из Ветхого Завета мое, любимое.

— Что? Грязнов увлекается Священным Писанием? — подивился Гоголев.

— А что такого? Ну почитываю в свободное от работы время, кому это мешает?

— Ну давай цитируй про грусть-печаль! — настаивал Турецкий.

— Пожалуйста! — Грязнов приосанился и назидательно произнес: — «Не предавайся печали душою твоею и не мучь себя мнительностью; ибо печаль многих убила, а пользы в ней нет»!

— Каково?

— Лучше не скажешь! Предлагаю увековечить сказанное! — воскликнул Гоголев.

— Нет возражений! — в один голос откликнулись сотрапезники.

— Ибо следует наслаждаться мгновениями отдохновения, которые дарит нам суетная жизнь. Здесь и сейчас! — окончательно впал в пафос Грязнов.

Но едва друзья опрокинули стопки, суетная жизнь ворвалась в уединение кабинета громогласным пиликаньем мобильного телефона. Турецкий извлек его из кармана.

— Это Костя, — угадал Грязнов. — Хочет к нам присоединиться, — опять угадал он.

Взволнованный голос Меркулова был слышен всем троим:

— Саша! У нас ЧП! Террористический акт!

— То есть? — мгновенно протрезвел Турецкий. — Где? Что?

— В прокуратуре, на фуршете. Некая дура-экстремистка залепила тортом прямо в ро… в лицо руководителя Фармацевтического федерального агентства.

— Кто такая? Откуда она там взялась? — ошалел Турецкий.

— Она фуршет и организовывала. Рыжая такая, у выхода стояла.

Турецкий вспомнил рыжеволосую красавицу:

— Не может быть… Зачем? Что за мотив?

— Протест против отмены льгот, понимаешь ли! Большевичка мамина! Влепят теперь дуре малахольной лет пять, а то и все десять!

Саша сначала решил, что его разыгрывают. Но взволнованный Константин Дмитриевич использовал столь несвойственный ему лексикон, что пришлось поверить.

— Ты где?

— Мы еще в… Я могу сейчас же приехать.

— Куда? Девчонка уже задержана. С ней «товарищи» беседуют. Вы еще в ресторане?

— Ну… Да.

— Я к вам! Пакостно на душе, сил нет!

— Ага, мы тебя ждем, Костя.

Мужчины переглянулись.

— Прямо в рожу… Смело! — покачал головой Грязнов. — Или глупо… — добавил он после секундного раздумья.

— За что это она его? — удивился Гоголев. — Хотя… Если копнуть, наверняка найдется за что. Готов поспорить!

— Кто же с тобой спорить будет? — хмыкнул Турецкий.

Глава 3 ПЛАТА ЗА ПРОЕЗД

Будильник надрывался пожарной сиреной. Наташа с трудом разлепила глаза. За окном черное, беспросветно черное питерское утро. Абсолютная, как квадрат Малевича, тьма. На часах половина седьмого утра. Нужно заставить себя подняться и доползти до ванной. Там станет легче. Там горячая вода, там возможна жизнь. Нужно только добраться, дойти, доползти. Уговаривая себя, словно тяжело раненный на поле брани боец, Наташа выползла из-под одеяла, не разлепляя глаза, на ощупь прошаркала в ванную. Упругие струи горячей воды действительно вернули к жизни довольно-таки молодое еще тело.

Очень легкий завтрак, состоящий из чашки кофе с молоком; быстрый, в три штриха, макияж: ресницы, пудра, помада — и вперед, навстречу стихии и трудностям грядущего дня.

Улица встретила грязной снежной мешаниной под ногами и мраком, который едва разрезали редкие, тусклые фонари. В воздухе висела мельчайшая водяная пыль.

Каждый год Наташа думала о том, что нужно психологически и материально готовиться к зиме. То есть к тому, чтобы ее пережить. Питерскую зиму приходится именно пе-ре-жи-вать. Как болезнь. Изнуряет даже не вечная слякоть, не злой ветер, бросающий в лицо горсти не то воды, не то снега. Самое страшное — темнота.

Питерская ночь длится с октября по февраль. Странно, раньше, в юности, она совершенно не замечала тьмы. Наташа существовала отдельно, тьма отдельно. В ее мире были друзья, музеи, театры, влюбленности, лыжные вылазки за город. Вообще в юности все внешнее было несущественным. Все озарялось собственным внутренним светом, ожиданием большой и чистой любви, предстоящим после окончания мединститута служением науке, созданием семейной ячейки. (Наташа успела захватить в учебном процессе основы марксистско-ленинской…), воспитанием исключительно смышленых и послушных детишек, летними поездками к морю. Короче, шаблонный набор мечтаний обычной ленинградской девушки из интеллигентной семьи. Но лодка мечтаний разбилась о суровую правду жизни…