Дурная слава - [7]

— Это правда! Я лично беседовал с пострадавшими. Есть акты судмедэкспертизы. Представь, девчонка лет восемнадцати, отвернувшись, чтобы я не видел ее лица, потому что ей стыдно… ей! стыдно! рассказывает, как трое бугаев в масках распластали ее на столе отделения милиции. Это как? И чему ты, Виктор, так уж удивляешься? А что, в славном городе Питере районные анискины не избили до полусмерти офицеров, курсантов Морской академии? Не довели другого офицера, врача Военно-медицинской академии до реанимации? За что? За то, что те слегка поддали и имели при себе деньги…

И вот таким бравым ребятам и петь гимн как российским полицейским? Это они знают каждого вора в лицо? Каждого шулера? Да такой блюститель каждого, кого захочет, сделает и вором, и шулером, и убийцей… — Александр налил себе полную рюмку и одним махом выпил.

За столом воцарилось молчание.

— Ладно, Саня, ты, как человек совестливый, готов и чужую вину на себя взвалить, но не все мы можем, к сожалению. Не все предотвратить, не все проконтролировать, — вздохнув, заметил Грязнов.

— Это точно! — воскликнул Гоголев. — Вот и я вам сейчас историю расскажу…

Виктор Петрович искренне сопереживал Александру, ему и самому не раз приходилось краснеть и негодовать по сходным поводам. И ведь не объяснишь рядовому гражданину, что «я не такая, я жду трамвая». Для них, сограждан, любой человек в милицейской форме — скорее олицетворение угрозы, чем защиты. Это все так. Но, с другой стороны, виделись они и с Грязновым и с Турецким крайне редко, да тут еще и канун Нового года… Так что Гоголев решил снизить пафос и перевести стрелки.

— Я тут недавно возвращался в Питер. У меня родительский дом есть в глухой деревне на самом краю области, почти в Вологодчине. И звонят нам, что дом, мол, обнесли. Нужно съездить, посмотреть, что да как. Ну и поехал. Поскольку деревня наша, как уже говорилось, глухая, да и морозы там нешуточные, надел я старый полушубок, в котором на охоту иногда выбираюсь, валенки с калошами — и в путь. Прибыл на место, воришек уже нашли. А кто воровать будет на триста шестьдесят пятом, богом забытом километре? Не свои же забулдыги деревенские: они-то знают, чья хата… Соседские. Решили, что в доме запас водки должен быть, ну и влезли. А там действительно запасец есть. Короче, ребятишки влезли, нашли — да на радостях там же и выпили. И стаканы оставили. Вот их по пальчикам и вычислили. Они из соседней деревни, голубчики.

— Это что же, у всей деревни отпечатки брали? — хмыкнул Грязнов.

— Нет, зачем — у всех? У тех, кто сидел. А у нас там половина деревни сидела.

— Здорово! Хорошее место отдыха для начальника угрозыска.

— Ну… Родители-то когда прикупили дом, меня не спросили. Места-то там дивные — река, лес, грибов, ягод прорва. Чего им еще? А то, что эти же места освобожденным из ближайшей колонии гражданам тоже приглянутся, — кто ж знал? Старики мои об этом как-то не подумали. Впрочем, там у нас много питерских. На соседней улице целая колония отставных вояк поселилась. Дома-то за бесценок продаются: до Бога высоко, до царя далеко, как говорится. Но не суть. Короче, возвращаюсь назад. Поезда все проходящие, стоянка две минуты. Беру билет, несусь по перрону к своему купейному вагону, а дверь в вагон закрыта. И никакого проводника не наблюдается. Бегу к соседнему вагону. Та же история. А стоянка, напоминаю, две минуты. Верите, я вдоль состава носился ошпаренной козой, пока наконец не обнаружил открытую дверь в самом конце состава. Влез, красный весь, шапка набекрень, глаза на ниточках болтаются… отдышался, прошел в свой вагон, захожу в купе.

Там сидят двое очень фактических пацанов. Увидели меня, и давай ржать. Ну, мол, ты, дед, спортсмен! С такой скоростью носился, любо-дорого смотреть. Мы на тебя ставки сделали: успеешь влезть или нет. Вот Толян проиграл, с него ящик пива. Так что ты, дед, молоток. То, что я для них «дед», — это ладно. Овчинный полушубок, валенки и трехдневная щетина никого моложе не делают. Но дальше! Я им жалуюсь, что вот, мол, все двери во всем составе закрыты, как же это можно? А если бы старуха какая на моем месте была? Она бы с инфарктом тут же на перроне и упала. А они мне в ответ, радостно так похохатывая, сообщают, что это шутка их собственного производства. Что они бригадиру пообещали сто баксов за это развлечение. И прикалываются так на каждой станции. Народу зимой ездит мало, поезд почти пустой, чего не пошалить? Нормально, да? Ну и что мне было делать? Убить этих уродов? Развернуть их к стенке, ноги на ширину плеч?

— Я бы так и сделал, — заметил Грязнов.

— Вот мерзавцы! — рассмеялся наконец Турецкий. — Твоя реакция?

— Какая у меня реакция… Дошел до бригадира, объяснил ему, чтобы он больше так не делал… Не надо, дескать… Бригадира, кстати, уже сняли. Это к слову. Ну вернулся я в купе. А там ящик пива и Вова, так второго звали, угощает. Мол, садись, дед, ты пару бутылок заслужил. Отказался я культурно, залез на свою верхнюю полку, достал детектив и углубился. На следующей станции заходит в наше купе молодой человек приятной наружности. Садится, наблюдает, как народ отдыхает, не замечает, что у них на ручищах татуировки вполне конкретные, и без спросу начинает соваться в разговор. Сами знаете, такое амикошонство братвой отнюдь не приветствуется. Но Вован и Толян пока терпят. Что-то сквозь зубы отвечают. Мол, возвращаемся из командировки, да-да, работники авиакосмической промышленности… Вот это начальник цеха, а я главный инженер…Тут молодого человека понесло. Он, как оказалось, сайентолог. И разъезжает по малым городам Ленобласти этаким миссионером, вербует паству. И давай он им и про дианетику, и про сайентологию, и про дедушку Хаббарда, и про клир… Вот в этом месте Толяна прорвало. Что ж ты, говорит, выражаешься, гаденыш? Клитор, а не клир — это раз! А во-вторых, мы люди православные и не позволим морочить голову ни себе, ни приличному деду, что отдыхает на верхней полке!