Дурная примета - [5]
— Этого еще не хватало, что мы, голодранцы какие-нибудь?
— Ты уж никак…
— Скажите на милость, — вмешивается Ханнинг, — вы что, не выспались оба? Довольно вам ругаться.
— Это наше дело, — огрызается Кочерга.
— Вечно ругань, вечно ссоры, разве это дело на борту? Какое тут будет настроение работать…
— Ну, понес чепуху — настроение! — говорит Кочерга.
Они идут мимо церкви и пасторского дома. Иней сверкает на траве и голых кустах.
— Кому благодать — так это старому пьянице, — говорит Боцман, подразумевая пастора. — Дрыхнет до десяти, глушит шнапс по литру в день, по воскресеньям поболтает маленько в церкви, и будь здоров…
— И у пастора есть свои заботы, — говорит Ханнинг.
— Во-во, как бы скорей наклюкаться.
— Я не желаю, чтобы оскорбляли нашего господина пастора, — говорит Кочерга. Он боится смерти и поэтому хотел бы сохранить хорошие отношения с представителем господа бога. Правда, ему тоже известно, что пастор не дурак выпить, но мало ли что…
— Свои желания оставь при себе, — вмешивается теперь и Ханнинг.
— Господин пастор…
— Знаешь, перестань ты со своим «господин пастор», тошно слушать. Его зовут Винкельман или просто пастор.
— Я могу говорить, как хочу.
— Правильно, — соглашается Боцман, — но и мы тоже.
Только рыбаки собрались пройти через сад Фите Лассана прямо к гавани, как вдруг услышали хриплый старушечий голос: «С добрым утром!» Это Линка Таммерт, которая умеет ворожить на картах, заговаривать свиней от краснухи и знает слово против всех болезней.
— Кто это? — спрашивает Кочерга.
— Линка Таммерт.
Мужчины останавливаются. Ханнинг ногой быстро чертит на земле три круга. Кочерга, отвернувшись, трижды плюет в сторону луны. Хочет еще троекратно плюнуть вслед старухе, но не успевает: она уже скрылась за углом.
— Проклятая колдунья! Старая шлюха! Чего ее здесь носит по утрам, чего она тут ищет? — возмущается Кочерга.
— Червей, — говорит Боцман. Слышен шорох в голых кустах смородины в саду Фите Лассана.
— Я не поеду, — заявляет Кочерга.
— Что такое, ты не поедешь? — переспрашивает Ханнинг.
— Нет, не поеду.
— А мы? — спрашивает Боцман.
— Ты же сам сказал, что ловить камбалу в октябре — пустое дело.
— Да, но ставить крючья ты ведь не желаешь.
— Про крючья и говорить не хочу.
— Тогда пошли за камбалой. Сколько-нибудь да наловим.
— Валяйте, — говорит Кочерга, — я посижу дома.
— А мы? — спрашивает Ханнинг.
— По мне, можете ехать одни.
— Ты прекрасно знаешь, что из этого ничего не выйдет. На борту должно быть трое.
— Делайте что хотите.
— Чудак человек, да ты совсем спятил, — говорит Ханнинг. — Повстречалась старая баба, и ты уже отказываешься.
На мгновение все трое умолкают.
В гавани чья-то уключина с грохотом падает на борт. Ханнинг нарисовал на земле три круга… Боцман ждет.
— Вы что, будто не знаете, — говорит Кочерга, понизив голос, — забыли, что случилось с Хейни Бекером?
— Да, он утоп, — говорит Боцман. — Бывает и так.
— Говорили, что старуха Таммерт утром перешла ему дорогу.
— Болтают много разного, — замечает Ханнинг, — а кто видал?
— Бабьи сплетни, — рубит Боцман.
— Дело было как раз год назад, — продолжает Кочерга.
— Ничего не значит, — говорит Ханнинг, — теперь идет тысяча восемьсот девяносто второй. Четный.
— Да, — замечает Кочерга, — но надо ждать самое малое два года после такого случая, как с Хейни Бекером, если ты тоже получаешь такое предостережение, как он.
— Ты совсем ошалел, дурья твоя башка, — неожиданно рявкает Боцман. — Что ты тут плетешь? У меня детям жрать нечего, понял ты или нет? Иди сейчас же, а то как заеду веслом по башке…
— Стой! — вмешивается Ханнинг. — Всегда ты горячку порешь. Не хочет человек, пусть остается. А мы поедем, Кочерга.
В глубине души Кочерга знает: товарищи правы. Поэтому он говорит:
— Я вам не Кочерга, понятно?
Боцман клюет на эту удочку.
— Подумаешь! Для нас ты был Кочерга и Кочергой останешься.
— Ах так? Тогда и вы не поедете. Я запрещаю.
— А кто ты такой, чтобы запрещать? Ты у меня запретишь! Вот как тресну…
— Слушай, Кочерга, брось дурака валять! Что это с тобой сегодня с самого утра? — говорит Ханнинг.
— Со мной? — переспрашивает Кочерга, — Я хочу, чтобы меня называли моим христианским именем. А иначе не поедете, и весь разговор.
— Прекрасно, — отвечает Ханнинг. — Фриц Лаутербах, отправляйся-ка домой, сегодня вода слишком для тебя холодная. К тому же ты человек верующий, хотя вера твоя — одно суеверие…
— Это позволь мне знать, — говорит Фриц Лаутербах. Перекинув на другую руку корзину с завтраком, будто она стала тяжелее, и еще раз смерив взглядом обоих своих компаньонов, он идет прочь.
— Ступай, ступай, Кочерга, — говорит Боцман. — Проваливай, Кочерга.
Но тот не отвечает. Он поспешно скрывается за углом.
— Ну, что теперь? — спрашивает Ханнинг.
— Сначала возьмем бот.
Они проходят последнюю сотню метров. На дороге мяукает кошка.
— Тебя еще не хватало! — сердится Ханнинг.
Боцман ухмыляется:
— Вот-вот, теперь ты заводи.
— А-а, плевать! — говорит Ханнинг и начинает громко и фальшиво насвистывать «За калиткой, у колодца». — Песня — первое средство против старых баб, кошек и всякой нечисти, — серьезно объясняет он. Это его любимая песенка. Боцман доволен своим братом.
