Дурная примета - [7]
— Давай! — кричит Ханнинг.
Они снимают с причальных тумб петли чалок — Боцман спереди, Ханнинг сзади. Боцман багром отталкивает нос от причала, Ханнинг сильными руками отталкивает корму, порыв ветра расправляет паруса, и «Ильза» по ленивому течению Рики медленно выходит на простор…
Карл Вендланд примостился на рее, прислонив голову к мачте, он решил еще часок соснуть. Ханнинг возится с поплавками и сетями, а Боцман сидит на руле. Холодный юго-западный ветерок гонит бот к месту лова, — к Стоггу, маленькому островку посредине Боддена. При благоприятном ветре туда не больше двух с половиной часов ходу. Там забрасывают сети все дазековские рыбаки, нередко приходят туда и рыбацкие суда из Притцнера и почти всегда из выселка Крипер. Бот из Крипера принадлежит отцу Вильгельма и Ханнинга.
Ханнинг уже все приготовил. Он присаживается на корточки рядом с Боцманом, не спеша извлекает из-под промасленной робы коротенькую трубку, медленно и осторожно набивает ее самосадом, который носит при себе в непромокаемом кисете. Боцман показывает свою пустую трубку, и Ханнинг, передав табак брату, молча ждет, пока тот управится. Затем он наклоняется к самому дну лодки и трет фосфорной спичкой о свою жесткую ладонь до тех пор, пока спичка не вспыхивает. Трубка разогрета, Боцман протягивает свою, и Ханнинг дает прикурить также и ему. Теперь они сидят спокойно, всем довольные. Ханнинг подтягивает немного шкот кливера, Карл Вендланд мирно спит у мачты, широко разинув рот. Ханнинг пододвигается ближе и пускает ему в лицо клуб дыма. Вендланд чмокает и продолжает безмятежно спать.
— Удивляюсь, на чем он там держится? — говорит Ханнинг. — И ведь не свалится!..
— Да он будет дрыхнуть на натянутом канате! — говорит Боцман.
— Должно быть, спанье у него в самой природе, — философствует Ханнинг.
Скривив рот, Боцман сплевывает за борт.
— Лучше бы привел в порядок свои обноски.
У Вендланда в заднем клапане зюйдвестки, защищающем затылок и плечи от воды, широкая прореха. Сапоги тоже протекают. После каких-нибудь двух часов работы ноги у него всегда уже мокрые. Линка Таммерт по этому поводу будто бы однажды заметила: «Оттого-то он и шепелявит». Никто, однако, этому не поверил, все только смеялись, а Боцман ехидно заметил: «Ис потому шепелявит, что язык у него постоянно за водкой тянется, вот и попадает между зубов». Может быть, в этом и есть доля правды, только тогда в Дазекове чуть не все бы шепелявили, в том числе и Боцман, а уж пастор, наверное, и слова не мог бы вымолвить…
Под свежим утренним бризом «Ильза» легко несется по воде. Иногда порыв ветра подхватит паруса, лодка качнется, голова у Вендланда скользит по мачте. Серое небо, серая вода. На востоке над грядами облаков брезжит первая зорька. За кормой у «Ильзы» смыкается вода, возникает ровная площадка, гладкая и будто литая из вара и свинца, только по краям окаймленная десятками маленьких водоворотов, сливающихся воедино, когда лодка отошла на половину своей длины. Потом море размывает след, и маленькие волны плещутся как ни в чем не бывало.
Облака на востоке розовеют, затем становятся фиолетовыми, переходят в огненно-алый цвет, как будто весь восток объят пожаром, а края облаков белеют, и над горизонтом всплывает солнце. Из сверкающей точки оно быстро превращается в маленькую дугу и, пролив из-за расступившихся облаков все цвета радуги на поверхность воды, разрастается до полукружия, поднимается все выше и выше, лежит какое-то мгновение громадным огненным колобком на воде, потом поднимается над ней и как будто тянет за собой огромную водяную гору, как воздушный шар свою гондолу. На огненных канатах подвязана гора к шару, но вот обрывается первый канат, и гондола виснет криво, рвутся все канаты, и освобожденное солнце вдруг словно подпрыгивает вверх. Водяная гора оседает, будто рассыпается пеплом. Лучистый румянец разливается по воде, красит лица рыбаков. Он сглаживает складки и морщины даже на лице старого Вендланда, которому скоро уже пятьдесят, а лица Вильгельма и Ханнинга Штрезовых, которые моложе лет на пятнадцать, выглядят совсем юными, свежими и беззаботными.
Ханнинг выколачивает свою трубку о борт.
— Еще с час продержится погода, — говорит он. — Ис Вендланд проспит самую красоту.
— Кто это здесь спит, я давно узе проснулся. Дайка мне луцсе трубку табаську. — Вендланд требовательно протягивает руку. Ханнинг подает свой кисет и с интересом наблюдает, как Вендланд набивает трубку.
— Стоп! — вдруг кричит Ханнинг. — Стой, жулик, ты же ничего не оставишь!
Вендланд поспешно отсыпает еще горсточку и старательно запихивает ее в трубку, которая вмещает добрых четверть фунта.
— Пожалуйста, не воображай, — говорит Ханнинг, — что ты теперь весь день будешь дымить за мой счет. Так дело не пойдет. — Он с озабоченным выражением лица ощупывает свой кисет, содержимое которого сократилось чуть ли не наполовину. — Не-ет! Больше ты от меня ничего не получишь, Ис-Вендланд!
— Знаю тебя как свои пять пальсев, — шепелявит Вендланд, — ты не одолзыс своему родному брату сепотки табака.
Он со смаком выпускает дым через ноздри и, сложив губы трубочкой, пытается пускать кольца. На ветру не получается. Ханнинг смотрит.
