Дурная примета - [34]

— Что вы, что вы, мой дорогой инспектор! Вы же знаете, как вы мне необходимы, как необходима мне ваша пунктуальность, ваше трудолюбие, и — вы извините, что я упомяну об этом, — ваша безупречная честность и, более всего, ваша дружба. То, что вы говорили сейчас о моем искусстве, это верно. Это совершенно правильно. Действительно, занятие живописью — цель моей жизни. Но разве я имел бы досуг, чтобы совершенствоваться в искусстве и вообще заниматься им, если бы мне постоянно приходилось иметь дело с людьми, которые мне чужды? Я могу жить лишь в атмосфере доверия и дружбы. Одна мысль о ком-то другом вместо вас, кто, разумеется, никогда не сможет вас заменить, даже мысль такая мне невыносима.

Бюннинг кивает и победоносно улыбается.

— Это были откровенные слова, барон. Я тронут ими.

Господа обмениваются рукопожатием. Они понимают друг друга. Барон знает, что ему надо говорить в городе у влиятельных людей. «Как легко может все разом полететь вверх ногами, — думает Бюннинг. — Как опасна история с этой девкой. Правда, барон настроен снова на нужный лад, но если Хассельбринк пронюхает о Стине, все пойдет насмарку. И у меня уже нет решительно никакой охоты все начинать сначала».

— Теперь позвольте, дорогой барон, изложить вам мою просьбу.

— Ах да, конечно… Заранее на все согласен.

«Очень приятно», — думает Бюннинг. И он говорит о своем намерении «помочь малютке». Он облекает свой план в красивые рассуждения о морали, выказывает свою душевную доброту, немало распространяется также о бедственном положении семьи Вильгельма Штрезова (как будто другим рыбакам живется легче), не забывает упомянуть, что Берта происходит из «приличного общества», произносит немало похвал по адресу Вильгельма Штрезова которого в действительности терпеть не может), возвращается снова к Стине Вендланд и при всем этом знает с совершенной точностью, что втереть очки барону Освину на этот раз не удастся.

«Как он усердствует, с каким пылом ораторствует, — думает барон. — В сплетнях, значит, есть доля истины. Следовательно, спутался с шестнадцатилетней девчонкой. Строго говоря, это дикая гнусность. Но стоит ли мне раздражаться… В конце концов определенно никто ничего не знает».

— Да, мой дорогой Бюннинг, вы проявляете здесь себя с самой лучшей стороны. Я упомяну об этом в городе. Однако не так легко все это уладить. Вы знаете, что разрешение на лов угрей выдается лишь в виде исключения. Вот уж не менее десяти лет никто его не получал. По существу этот промысел стал наследственным. Следовательно, мы намереваемся сделать угреловами сыновей и внуков вашего Штрезова… Попробуйте-ка доказать, что это необходимо.

Барон выжидает еще несколько мгновений, видеть Бюннинга в тревоге доставляет ему удовольствие, но продлевать это удовольствие слишком долго он не рискует.

— Я несколько поторопился с обещанием исполнить вашу просьбу, но — обещание есть обещание! Можете на меня положиться. Только напишите мне кое-что из того, что вы рассказывали об этом Штрезове, или как там его зовут. Ведь я его совсем не знаю. Припомните какой-нибудь патриотический поступок, совершенный этим человеком, и заручитесь поддержкой в деревне, чтобы не вызывать слишком явного недовольства в общинном совете. Пожалуй, следовало бы обратиться к Винкельману, пастору. Тогда успех был бы обеспечен.

— Уже сделано, барон, — говорит инспектор.

— Ах, даже? Все предусмотрено, как всегда!..

По уходе Бюннинга барон еще некоторое время стоит, погруженный в раздумье. «Способный человек этот Бюннинг. Не хотел бы я иметь с ним дело, как с противником — ну да этого и не предвидится. В конечном счете я одним выстрелом убиваю двух зайцев: Бюннинг останется в Ханнендорфе и будет защищать в рейхстаге наши интересы. Способный человек!»

И он берется своими тонкими длинными пальцами за колокольчик. Когда появляется Франц, барон говорит:

— Приготовь мой мольберт, Франц. Я хочу работать.

*

Бывает, что даже такой важный господин, как Конрад Бюннинг, «инспектор» и самодержавный властелин всего Ханнендорфа, вдруг попадает впросак. Совершенно непредвиденно не сходится самый простой расчет. Не было ничего проще, как назначить цены, не стоило ни малейшего труда подвести черту под столбцами цифр, и казалось несомненным, что в итоге появится нужная сумма. Все должно было сойтись, расчет выглядел безупречным, и под чертой уже как будто вырисовывалась жирно написанная круглая цифра. Однако цифра не получалась круглой. Не хватало какой-то жалкой мелочи, но без нее баланс не сходился. Где-то допущен просчет. Сделка не состоится, а хочешь, чтобы она состоялась, хоть лопни, а добейся, чтобы сошелся баланс. Этот просчет в инспекторских планах имеет имя и фамилию: Стина Вендланд. Вот уж чего Бюннинг никак не ожидал.

— Ну, Стиночка, — говорит Бюннинг и отечески обнимает ее за плечи. Разговор происходит среди бела дня, и Бюннинг не боится, что их увидят, — они одни в коровнике. Но Стина резко поворачивается, и рука управляющего срывается с ее плеча. От злости у него между бровей врезается глубокая морщина, но делать нечего, приходится подъезжать с другой стороны… Она насмешливо глядит на него, ее цыганские глаза как большие черные камни.