Дурная примета - [18]

Он молчит и курит с наслаждением. Берте не терпится.

— Как это она его обхаживала? Поднесла выпить как следует?

— Если бы только это! — хохочет Боцман. — Она его даже спать положила с собой и, должно быть, осталась довольна, потому что Вендланд с нами не вернулся.

— Ка-ак? — говорит Берта, привстав. — Не вернулся с вами?

Боцман беспечно хохочет.

— Не-ет, остался там.

— Да ну, не может этого быть! Ис-Вендланд, этот пьяница?

— Ох, — говорит Боцман, — она как будто бы тоже не дура выпить по маленькой.

— А как же Стина?

— Ну, это не наше дело. Она уже почти взрослая.

Берта Штрезова только качает головой. А Боцман говорит Евгению:

— Тетя Густа обещала сейчас зайти к нам. Сбегай-ка живо за ней, я так проголодался, пусть она там поторопится.

*

Большое изображение головы Христа, которое висит в комнате Ханнинга Штрезова, скопировано Фите Лассаном с известного образца. Увидев однажды в календаре образ спасителя, Густа попросила Фите Лассана:

— Нарисуй мне такого же, только немного побольше. Я повешу его у себя в комнате.

Фите Лассан приложил все свое старание и вложил в картину многое от своей собственной веры. С тех пор картина изрядно потемнела от дыма. Скорбно склоненный, отмеченный печатью боли лик в терновом венце, орошенный большими, тяжелыми каплями крови, сбегающими со лба, часто доставляет Густе утешение. Она способна иногда целый час просидеть перед картиной, смотреть на нее, всецело погружаясь в созерцание. Картина для нее — неисчерпаемый источник силы. Она не пытается себе ничего внушить, ее побуждения просты, — взгляни лишь на этот чистый лик, на эти шипы, впивающиеся в светлое чело, которое не могут омрачить даже глубочайшие страдания. Разгляди, как на его лице отражается чистота его души, подумай о том, что выстрадал он. — Что уж там значат в сравнении с его муками томительные часы в ожидании мужа, что значит скудная еда — картошка в мундире да соленая камбала? Что значат болезнь сыночка Клауса, который не стоит на ногах и его приходится возить в тележке, или то, что девочка, родившаяся раньше Клауса, едва дотянула до двух лет и умерла от истощения? Разве все это можно сравнить с его муками? Густа встает, утешенная, и снова принимается за свои дела. Молится она часто, в этом нуждается ее мягкая натура, и Фите Лассан — тот, который все свое свободное время проводит в саду и за невысокую плату пишет картины по известным образцам, — Фите Лассан занял прочное место в ее душе. Иногда Густа начинает немного киснуть, это верно, но ведь рядом Ханнинг, который всегда вовремя приголубит и обнимет сильной рукой, если слишком уж одолеют мрачные мысли. Густа тихая, никогда не возвысит голоса, и Ханнинг искренне любит ее. Его характер позволяет ему даже дать ей почувствовать это.

Когда Ханнинг пришел домой, Густа разревелась и повисла у него на шее, а потом принялась бегать по комнате и все твердила: «Господи, господи!» или: «Ну вот ты и вернулся!» Боцман стоял в дверях и от неловкости не знал куда девать глаза.

Когда в комнату вошел Евгений, оставив в сенях деревянные башмаки, Ханнинг успел уже расправиться с картошкой в мундире. Близнецы Ганс и Грета сидели возле него и допытывались, откуда берутся дети. Сказка об аисте, которую рассказывают всем детям в деревне, не внушает им доверия. Аисты давным-давно улетели с крыши большого сарая в Ханнендорфе. Вот Ханнинг и отвечал близнецам.

Густе Штрезовой приходится одной идти в домик у моря, потому что Евгений остается здесь. Его холодно-внимательный взгляд прикован к устам дяди Ханнинга. «Все это неправда, все это бывает совсем по-другому», — думает он и в то же время не пропускает ни единого слова. Занимательнейшая это история — рождение детей, а особенно в изложении Ханнинга Штрезова. Ганс и Грета подпирают головки руками. Засверкали глаза у больного Клауса с рахитичными ножками, которого возят в тележке, сколоченной Ханнингом из старого ящика. В комнате ни шороха, ни вздоха…

*

— …дело было лет эдак тыщу тому назад, морской король и говорит Селедке, Камбале, Угрю и Прилипале, которые были у него министрами:

— Городских ребят пускай уж, так и быть, приносят аисты, но ребята с побережья находятся в нашем ведении.

Министры выслушали это, и каждый из них сделал вид, как будто обдумывает его слова. Прилипала подумал про себя: «Наш король опять чепуху городит: как же мы с этим делом справимся?» Тут он разинул свою черную пасть и проворчал:

— Ваше величество, я не представляю себе, как мы это осуществим. Тот укромный уголок за Стоггом, где спят неродившиеся дети, для нас недоступен. Там столько воздуха, что впору задохнуться. Мы же не можем выскочить из воды.

Тут король — а королем в то время был еще Осетр, а не Селедка, как сейчас, — свирепо поглядел на Прилипалу и задумался: что бы такое сделать с этим старым ворчуном. Известное дело, король, он всегда держит в голове, как бы ему расправиться со своими министрами. Нет ничего хуже, как быть министром. А Камбала — у нее тогда была еще обыкновенная морда, не такая кривобокая да ехидная, как сейчас, — Камбала говорит:

— Прилипала совершенно прав. Я тоже не представляю себе, как мы это осуществим.