Дурная мудрость - [116]

Билл его перебивает:

– Да, Гимп, я понимаю, к чему ты клонишь: что если бы у нас не было этих морально-этических установлений, этой полиции духа, человек обрел бы истинную свободу – свободу жить так, как велит его истинная природа.

Гимпо:

– Каковая, к несчастью, больше животная, зверская, я бы даже сказал – то есть, по сути, злая.

Билл:

– Не совсем, старина, не совсем. Звери, они не злые. Добро и зло – это понятия человеческие. Змей-искуситель, яблоко, познание добра и зла, падение человека, изгнание из рая – это все человеческие идеи. И, разумеется, дело нашей подруги Мадонны определенно доказывает, что если мы примемся потакать нашим глубинным инстинктам, жить в свое удовольствие безо всяких ограничений, не соблюдая моральные принципы, тогда…

Гимпо:

– В смысле, насиловать мертвых детей и срать на лицо топ-моделям?

Билл:

– Да, старина, именно в этом смысле. У нас у каждого есть свои тайные устремления и желания, и для человека это нормально. Но нормальные люди, типа как мы с тобой или Z, все-таки не потакают своим инстинктам. Потому что нас научили, что это плохо. Наши духовные учителя. И только это нас и останавливает.

Я тоже вношу свою лепту в беседу:

– В смысле, чтобы не насиловать мертвых детей и не срать на лицо топ-моделям?

Билл:

– Да. Не насиловать, не убивать, не мучить животных, не разорять птичьи гнезда… в общем, не делать всего того, что суть нормальные и здоровые юношеские поступки.

Этот диалог мудрецов продолжается еще долго, и только когда Билл начинает нести уже полный бред: выдвигает теорию, что ежик Соник это Господь Бог, – я перестаю следить за ходом беседы и погружаюсь в собственные фантазии.

Я вот только проснулся. Z спит.

Двадцать три миниатюрных пятиугольника сделали свое дело. Мне снится младенец Сатана у нас внутри – в смысле, у нас у всех, – такой маленький и невинный, хороший друг Блейка, герой Байрона и Мильтона, мятежник, который может поджечь целый мир, просто чтобы полюбоваться изумительным цветом пламени; который ради забавы развязывает войну, льет чернила на хвостики поросятам, смотрит Бивеса и Батхеда, изобретает рабство и срет прямо в ротик малышке Бекки.

Гимпо смотрит в окно, весь – в своих мыслях. Мне надо в сортир. По большому.

Сижу, стало быть, на толчке. На коленях, как вы, наверное, уже догадались, раскрытый блокнот. В руке – ручка. Меня всегда добивали эти самолетные туалеты: хлипкие дверцы, теснота, кнопка слива, которую замучаешься искать, и очередь с той стороны, и следующий, кто войдет в туалет после тебя, точно знает, что это ты навонял.

Запихиваю пышнозадую стюардессу в крошечную сортирную кабинку и впиваюсь губами ей в губы. Она вся растекается, словно подтаявшее масло. Я распахиваю ее тонкую белую блузку, обрывая по ходу все пуговицы, и кусаю ее за левую грудь. Она тихо стонет. Я чувствую ее запах – запах распаленной самки. Обезумев от похоти, падаю на колени и срываю с нее юбку и трусики. Волосы у нее между ног пахнут мылом и возбуждением. Зарываюсь лицом ей в пизду и сосу эту сочную влажную мякоть. Мой язык тонет в ее влажной щели. Она выгибается и стонет. Я мну ее грудь.

На прошлой неделе по радио передавали интервью с актером Саймоном Кэллоу, который пишет биографии Орсона Уэллса. Речь шла о том, что Уэллс очень любил мифологизировать свою жизнь, попросту говоря – сочинять всякие небылицы, так что, когда он рассказывал о своих похождениях, эти истории полностью противоречили друг другу. Ведущий программы, который брал интервью, высказал мнение, что с учетом всего вышесказанного, автобиографию Уэллса нельзя считать достоверным источником информации, и она, таким образом, абсолютно бесполезна для биографов Уэллса. «Наоборот, – возразил Кэллоу. – О человеке многое можно узнать по той лжи, которую он придумывает про себя и рассказывает другим; не меньше, чем из объективной реальности его повседневной жизни» (цитата не дословная). В этих заметках я честно пытался быть объективным, но иногда у меня просто не получалось не врать.

Я уже за себя не отвечаю.

Я только надеюсь, что это вранье – так, по мелочи, – не испортит эффектную, яркую правду. Ну, ладно, мой член не предстал на всеобщее обозрение, когда с меня упал килт в ресторане «У Оскара», и в хельсинском клубе не было двойника Ли Боуери с горящей лампочкой на голове, и все эти 23 номера возникли в качестве ученических упражнений для детской группы Нумерологического клуба. И я сразу вас предупреждаю: вы поосторожнее с этими откровениями скромного автора, который якобы хочет быть честным и искренним по отношению к читателям. Каждый, кто пишет о себе, так или иначе пытается вас зацепить: он хочет понравиться вам, дорогие читатели, хочет, чтобы вы им восхитились и даже, может быть, полюбили. А поскольку мы знаем, что в принципе мы не те люди, которые могут понравиться окружающим и которыми следует восхищаться, мы прибегаем ко всяким уловкам. Вот, например, строим из себя скромников и рассуждаем об искренности человека, пишущего о себе.

Поднимаюсь на ноги и бью ее по лицу – сильно, до крови. Снова впиваюсь губами ей в губы. Чувствую вкус ее крови. Вкус соли и первобытного леса. Хватаю ее за волосы и резко дергаю вниз, направляя ее голову к своему члену. Она берет его в рот целиком – до самой мошонки. Я снова хватаю ее за волосы и поднимаю, так что мы снова стоим лицом к лицу. Целую ее, пропихиваю язык глубоко-глубоко ей в рот. Чувствую вкус собственной спермы: она обжигает мне горло. Похоже на водку с грейпфрутовым соком, слегка разбавленную мочой. И тут у меня окончательно срывает крышу, я откусываю у нее сосок и выплевываю ей в лицо. Вот шлюха драная: ей это нравится! Она вся извивается в атавистическом экстазе – разъяренная тигрица в течке. С размаху бью ее по лицу и припечатываю головой о крышку унитаза.