Дурман - [46]

— Кого-нибудь другого задержали? — спросил Димо.

— Не знаю, никого другого не видел.

— Тебе сказали, почему арестовали?

— Нет. А тебе?

— И мне. Алекси рано утром приперся, иди, говорит, староста вызывает зачем-то…

— Меня тоже так обманул.

— Что староста вызывает, это верно, — усмехнулся Димо. — А вот для чего мы ему понадобились — весь вопрос…

— Наверное, в город поведут.

— Почему так думаешь? — в голосе Димо прозвучала тревожная нотка.

— Да вроде видел фуражку стражника во дворе.

— Тогда плохо дело, — покачал головой Димо. — Если потащат нас туда…

Димо не докончил фразу, но Иван все понял. Кровь отхлынула от лица, страх и тревога сжали сердце. Мысли, одна страшнее другой, зароились в голове. Он боялся, что начнут бить, таскать из одного города в другой, по кутузкам да тюрьмам. А потом и посадят. И чем больше думал, тем сильнее его охватывал ужас. „Ладно уж зададут взбучку, да хоть бы отпустили, — ухватился он за спасительную мысль, — чем сидеть в тюрьме несколько лет…“

Что будет с домом, с имуществом, как будет жить мать, если его долго продержат? А если Тошка замуж снова пойдет, что станет с матерью-старухой? С кем она останется? Кто ей поможет?.. „Дядя Проданов? — спрашивал себя Иван и сам же себе отвечал: — Нет, не пойдет она к нему. Давно они не ладят между собой. Да и снохи его — змеи подколодные… Может, к тетке Кине? С ней у нее вроде хорошие отношения, да в доме-то у них все скандалы да склоки… Сами едва друг друга терпят, а тут мама еще… Нет, и туда нельзя. Что же делать?“

У Ивана была двоюродная сестра в Дылбок-Вире, дочка старшей тетки. Тетку он не помнил, она вышла замуж там За хорошего человека, в хороший дом попала. Но счастье ее было коротким: умерла при первых родах. Мужа убили в турецкую войну под Адрианополем. Двоюродная сестра осталась круглой сиротой, но родители ее были люди состоятельные, и она удачно вышла замуж, жила с мужем отдельным домом, в полном достатке. Старая к ним может переселиться. Было у нее двое детей, вот старуха и пригодится: за домом присмотрит и детей будет нянчить. Да и в тягость им не будет: сколько их земля ни даст, все одно горло прокормит. „Тяжко будет старой в чужом доме, но что поделаешь…“

И, решив, что это единственный выход, что мать сможет найти приют у своей племянницы в Дылбок-Вире, Иван вздохнул с облегчением. Словно камень с груди свалился. Остался только страх перед неизвестным, перед допросами, пытками, несладкой жизнью в полицейских участках и тюрьмах… Куда их сейчас повезут, что будут с ними делать? „Всыпят нам по первое число, по всему видно, — поеживался Иван, но тут же сам себя подбадривал: — Ну, велика важность! Не горшок же я, чтобы треснуть — выдюжу!“

— Чего нос повесил? — подмигнул ему Димо в сумраке пыльного подвала.

— Ничего.

— Табак есть?

— Есть.

— Давай закурим.

Иван сунул руку в карман штанов, вытащил скомканный обрывок газеты, подсыпал табаку и подал Димо. Скрутил и себе толстую цигарку, ударил огнивом и закурил.

— Ты поосторожней, — обернулся к нему Димо, — смотри не подожги бумаги, а то сгорим, как мыши…

Иван посмотрел на сваленные в угол папки с канцелярскими бумагами и отрицательно покачал головой.

— Тебя обыскивали? — спросил вдруг Димо.

— Нет. Прямо из дома сюда. А тебя?

— И меня не обыскивали, — Димо помолчал, подумал и произнес: — Это хорошо.

— Почему? — с надеждой в голосе спросил Иван.

— Дак, это тово… значит, дело не такое уж важное.

— Как не важное?

— Я так смекаю: поканителят нас немного… чтоб припугнуть больше — и все.

— Кто же это нам устроил? — гневно сверкнул Иван глазами.

— Мало ли у нас доброхотов, — усмехнулся Димо.

Иван лежал на земле, прислонившись к пыльной бумажной куче, нервно курил, потом вскакивал и начинал шагать от стены до стены. Он никак не мог успокоиться, страх и тревога не отпускали. Кто знает, может, и правда, никуда их не повезут: подержат и выпустят… Как ему не терпелось поскорее вырваться на свободу, в этом подвале ему не хватало воздуха… Сейчас люди свободно расхаживают по селу, занимаются своим делом, и никто им не мешает… А как хорошо сейчас в поле?? Кое-где еще пашут, бросают последние зерна в землю, издалека доносится звук топора, а где-то собирают кукурузные стебли… Туман уже поднялся с земли, солнце слегка припекает, кругом пусто, но так приятно на душе… Иван все это видел, все это стояло у него перед глазами, и боль, незнакомая до сих пор боль человека, заключенного в стенах тюрьмы, сжимала сердце…

До сих пор ему все сходило с рук, его прикрывал брат Минчо. Что ни случилось, брали брата, он за все отдувался. А об Иване и разговор не заходил, словно он был ни при чем: Минчо за все отвечал. Иван привык, что их общий груз тащил на своих плечах старший брат. А теперь… вдруг все по-другому… Вот, сидит он здесь всего полчаса, а кажется, прошел уже целый год. Случалось ему просидеть полдня в их домашнем подполье — мало ли чего придется по хозяйству, — когда одно принеси, другое подправь, но там время текло незаметно, было не тяжело и не противно. А здесь его словно схватили за горло, заткнули нос и рот… Хотелось расправить плечи, вздохнуть широкой грудью, раскинув руки.