Дурак - [62]

Кент потрепал меня по плечу:

— Меч помощи не нужен?

— Нет, спасибо, — ответил я. — Ты останешься со стариком, доставишь его в Дувр. — После чего я увлек старого рыцаря к очагу, нагнул его и прошептал в самое ухо: — А ты знал, что Лир прикончил собственного брата?

Глаза графа расширились, затем сузились — его словно болью обожгло.

— Он дал такой приказ.

— Ох, Кент. Верность — порок старых дураков.

Явление восемнадцатое Кискины когти

Мы вступили в Глостерский замок украдкой, а это меня, как можно догадаться, не устраивает. Мне больше подходит врываться на арену колесом, с трещоткой, рыгая, пердя и оря: «Доброго утречка, обсосы!» Я оснащен бубенцами и куклами, язви вас в душу. Все эти трусливые уловки меня утомляют. Через тайный люк конюшни я пролез вслед за графом Глостерским и оказался в тоннеле, который шел под рвом. Во тьме мы двинулись по холодной воде, залившей его на фут, и я не только позвякивал на ходу, но и похлюпывал. В такой узкий проход Харчок бы ни за что не уместился, пусть я даже разгоню тьму факелом. Тоннель заканчивался другим люком в полу подземелья. Граф откланялся в той самой камере пыток, где мы встречались с Реганой.

— Пойду обеспечу переезд твоего хозяина в Дувр. Еще остались верные мне слуги.

Я чувствовал себя в долгу перед стариком за то, что провел меня в замок, особенно если учитывать его прежние обиды.

— Держись подальше от ублюдка, светлость. Я знаю, он твой любимец, но не по праву. Он негодяй.

— Не принижай Эдмунда, шут. Мне известно твое вероломство. Вечор он встал со мною против Корнуолла за честь и достоинство короля.

Я мог бы рассказать Глостеру о письме, которое подделал рукою Эдгара, о том, как ублюдок планировал скинуть своего брата, но что он тут поделает? Скорее всего ворвется в покои Эдмунда, и тот прикончит его на месте.

— Ну тогда другое дело, — молвил я. — Все равно будь осторожен, господин. Корнуолл и Регана — четырехзубая гадюка, и если яд свой обратят на Эдмунда — не мешай им. Не помогай ему, не то и тебя оцарапает смертоносными колючками.

— Последний верный сын мой. Стыд и позор, дурак, — молвил граф, фыркнул и умелся прочь из подземелья.

Я подумал было уговорить не одного бога, так другого, дабы защитили старика, но если боги льют воду на мою мельницу, то мне они помогают и без понужденья; а коли они против, то и знать им незачем. Сердце обливалось кровью, но пришлось разуться и снять колпак. Я запихал их под камзол, чтоб не звенели бубенцы. Кукан остался в лачуге вместе с Лиром.

Портомойня располагалась в нижних ярусах замка, поэтому туда я направился в первую очередь. Прачка с помянутыми выше дойками сногсшибательного свойства развешивала сорочки у огня, тягая их из корзины.

— Где Харчок, солнышко? — спросил я, войдя.

— Спрятан, — рекла она в ответ.

— Я знаю, что спрятан, едри тебя, иначе спрашивать было б избыточно, нет?

— Хочешь, чтоб я его так просто взяла и выдала? А откуда мне знать — может, ты его ухайдакаешь? Старый рыцарь, который его сюда привел, велел не говорить, где он, никому.

— Но я пришел вывести его из замка. Спасти, так сказать.

— Ну да, все так говорят…

— Слушай, окаянная ты иеродула, а ну-ка, выдай мне придурка сей же миг.

— Эмма, — сказала беломойка.

Я сел у очага и закрыл лицо руками.

— Солнышко, я провел всю ночь под проливным дождем с ведьмой и двумя бесноватыми. Мне еще десяток войн вести, а также разбираться с совокупным надругательством над двумя принцессами и последующим рогонаставленьем паре герцогов. У меня разбито сердце, я опечален утратой друга, а огромный слюнявый долбоеб, служащий мне подручным, явно слоняется где-то по замку, ищет, где б ему на меч наткнуться. Пожалей дурака, солнышко, — еще одно неочевидное высказывание, и мой хрупкий рассудок разлетится в щепу.

— Мое имя Эмма, — рекла портомойка.

— Я тут, Карман, — произнес Харчок, встав во весь рост в огромном котле. На голове у него громоздилась кипа стирки — она и маскировала этот пустой сосуд, пока мой подручный таился в воде. — Дойки меня спрятали. Она солнышко.

— Видишь? — сказала Эмма. — Он по-прежнему зовет меня дойками.

— Это комплимент, солнышко.

— Это неуважительно, — возразила она. — Меня зовут Эмма.

Никогда не пойму женщин. Возьмем, к примеру, мытею — обряжена так, что бюст ее подчеркнут, да что там, прямо скажем — восславлен — нарядом: утянутая талия подпирает молочные железы так, что они прямо-таки прут из глубокого выреза, точно тесто из квашни, — однако стоит обратить на них внимание, и она уже в обиде. Никогда такого не пойму.

— Тебе же известно, что он до безобразия безмозгл, правда, Эмма?

— Все равно.

— Отлично. Харчок, извинись перед Эммой за то, насколько сногсшибательные у нее дойки.

— Извиняюсь про дойки, — покорно молвил Харчок и покаянно склонил голову. Колпак стирки соскользнул с его тыквы обратно в бульон.

— Устраивает, Эмма? — уточнил я.

— Положим.

— Хорошо. Ладно, ты знаешь, где сейчас может быть капитан Куран, командир Лировых рыцарей?

— Еще бы, — ответила Эмма. — Лорд Эдмунд и герцог не далее как сегодня утром консультировались со мной по военным вопросам, как это за ними водится: раз я портомойка, то лучше всех разбираюсь в стратегии, а также тактике.