Дунай в огне. Прага зовет - [70]

Андрей залюбовался статной фигурой молодого офицера с энергичным лицом, которое еще не отошло с морозу. Чех приятно взволнован, но держится независимо и корректно, хотя черные, как уголь, проницательные глаза его полны мальчишеской влюбленности.

— Хорошо, поручик, ради таких соседей потеснимся, — и отдал распоряжение дежурному. — Разместитесь — ужинать к нам.

— Очень благодарен. Разрешите идти?

Поручик Гайный! Действительно встреча!

…Зимой сорок четвертого года Андрей верхом с двумя офицерами возвращался от Виногорова. Ночь была темной и погожей. Вдруг видит, лошадь в седле, а поодаль в кювете барахтаются трое. Окликнули. Двое бросились наутек, а третий встал и представился:

— Подпоручик Вилем Гайный!

Юров с солдатами бросились за беглецами и, настигнув, привели их. Немцы. Отбившись от своих, они пытались обезоружить одинокого кавалериста и забрать его лошадь. Жаров уже слышал о чехословацких частях, действовавших в составе Советской Армии, и его нисколько не удивило ни имя, ни воинское звание спасенного офицера. За Белой Церковью дивизия Виногорова действовала рядом с чехословаками, и Гайный послан для увязки действий на флангах. Ехал он вдвоем, да лошадь его ординарца сломала ногу, так что он оставил его сзади. Андрей проводил офицера в штаб дивизии. Пока готовили схему, подпоручик поужинал с Жаровым и начал было рассказывать о себе, как доложили, что все документы готовы.

— До другого разу, — проговорил он поднимаясь.

— Вы ранены? — забеспокоился Андрей, увидев у стула кровь.

— Пустяки, — отмахнулся Вилем, — небольшая ножевая рана.

От перевязки было отказывался, но Жаров настоял и в обратную дорогу дал провожатых. С тех пор они не виделись.

На ужин Вилем Гайный заявился с двумя офицерами. С ним пришли ротмистр Вацлав Конта, плотный крепыш с широченными плечами и красным лицом, и подпоручик Евжен Траян, среднего роста, светловолосый, хрупкого сложения.

Жаров вызвал Березина с Юровым, и весь ужин прошел в оживленной дружеской беседе.

— Наш корпус, — рассказывал Гайный, — наступал через Дуклинский перевал. Немцы, как засели, не сдвинешь. Их опрокинули с гор. Русские и украинцы, как орлы бились. Это счастье, что мы шли с ними. Лишь видя их в бою, мы по-настоящему поняли, что такое стойкость, если нужно обороняться, и что такое напор, если дан приказ наступать.

— А как вышли на горный перевал, — подхватил Траян, и глаза его заискрились золотинками, — у каждого душа в огне. Посмотришь вперед — сердце гудит: родина перед тобой, земля, где родился и вырос, где впервые полюбил. А назад обернешься — сердце щемит: ведь покидаешь большую духовную родину. Она дала тебе силу, мужество, честь. Чем бы ты был без нее? Рабом Гитлера или пеплом в печи Майданека.

— То правда, — продолжил и Конта, — святая правда. Вышли на Дуклю — еще раз кровью скрепили свою дружбу с вами и вместе ринулись с перевала на освобождение Чехословакии.

— Дукля нам вдвойне памятна, — снова заговорил Вилем. — Еще в первую мировую войну наши отцы, служившие тогда в войсках австрийского императора, отказались воевать против русских, и целый чешский полк[30] перешел на их сторону.

Жаров и Березин невольно обменялись понимающими взглядами. Их радовало искреннее восхищение чехов всем советским, их вера в торжество справедливости, их дружеская преданность, даже их живой задор и какой-то пламенный азарт, беспрестанно требующий действий, борьбы.

— Настоящий дифирамб советской родине! — улыбнулся Березин.

— Она заслужила еще большего, — откликнулся Евжен Траян, — она возродила нашу армию, заживо загубленную мюнхенцами.

— Скорее помогла заново создать ее, — поправил Григорий, — создать новую армию, какой еще не знала Чехословакия, — и он подошел к столику, взяв томик Ленина. — Хоть чехословацкая армия и была более демократичной, по сравнению со многими из европейских, — продолжал Березин, листая книгу в красном переплете, — тем не менее она все же была буржуазной. А такая армия, говорит Ленин, есть «самый закостенелый инструмент поддержки старого строй, наиболее отвердевший оплот буржуазной дисциплины, поддержки господства капитала, сохранения и воспитания рабской покорности и подчинения ему трудящихся». — Так разве у вас сейчас такая армия!

— Ну, нет, нет, нет, нет! — даже привстал Гайный, — и духу нет той армии. Все заново. Теперь это родная сестра советскому войску. И мы хотим, чтоб она была достойной младшей сестрой.

— Успеха вам и победы! — засмеялся Березин.

Чехи стали упрашивать его хоть коротко рассказать о себе.

— Это нелегко, — начал Григорий, — жизнь так проста, что порою не знаешь, как рассказать о ней, и вместе с тем так сложна и значительна, что не всегда сможешь оценить ее по отрывочным событиям.

— Вы философ, — сказал Вилем, — не скромничайте: мы с интересом послушаем вас.

— Он и есть философ, — пояснил Юров.

— Чем гордиться? — таких у нас тысячи, — сразу же приступил Березин к рассказу. — Было время, отец овцы не имел, и всю жизнь помещичий скот пас. Хмурый такой, взглянет исподлобья, слова не добьешься. А нас семеро — кормить надо. Только пятеро умерли еще до Советской власти. Пришел отец с гражданской — землю получил, скот заимел. Как вол ворочал, а все, чтоб детей выучить. Колхозы начали строить — он горой за них. А тут кулаки все хозяйство ему спалили. Опять гол, как сокол. В колхозе председателем выбрали. Таким хозяином заделался — в три года не узнать деревни. А к началу войны к нему на Волгу экскурсии ездили. Понятно, выучил нас. Старшая сестра давно уже доктор биологических наук. А я… что ж, какая у меня еще биография, — развел он руками. — Окончил среднюю школу — в университет. Философия — вещь очень важная, война еще важнее. Как ни уговаривали, оставил все — и на фронт! Ранили под Москвой. А поправился — на формирование. И вот ранним утром мы на Красной площади. Парады бывало только в кино видел, а тут сам стою, и когда — 7 ноября сорок первого! Стою и ног под собой не чую. Сам Сталин говорит. Говорит — ленинским знаменем осеняет. Говорит — душу зажигает. Все думают, смерть нам, конец. Многие буржуазные писаки живьем нас в могилу закапывают. А он о победе говорит, о жизни, о великой миссии, с какой по зову родины и партии идти нам по своим и чужим землям, чтоб радость людям нести, свободу и счастье. А с парада — на фронт! И сразу в бой. Кто из немцев выжил в том бою, тот на всю жизнь запомнит, что такое страх, что такое ненависть и что такое любовь!