Дунай в огне. Прага зовет - [72]

Один из них, Йозеф Вайда, был давним другом их семьи, и ему доверяли как старому рабочему. Во имя мира, во имя нации он с пеной у рта уговаривал Вилема и его друзей сложить оружие. С трудом внимая его доводам, они уступили. Со слезами на глазах отдали свои винтовки. Так сила стала бессильной. Обезоруженные воины теряли голову. Что же теперь! Неужели на колени перед немецким ефрейтором? Нет, никогда! И голос Вилема громче всех на студенческих митингах. Тогда он не был еще коммунистом, хоть и понимал, что правы только они. Скрывался. Бежал во Францию, чтобы сражаться против фашизма. Видел позор французской армии, преданной своим правительством и своими генералами. Понял, что его выбор поля боя ошибочен. Вернулся домой и был схвачен гитлеровцами. Они увезли его в концлагерь. Его не успели там затравить овчарками, расстрелять, не успели сжечь в печах Освенцима, не успели загубить в газовых душегубках: он сбежал. Скрывшись в горы, пробился в Советский Союз. И вот он воюет. Он уже пережил счастье первых встреч на родной земле, познал гордость воина-освободителя. Но его еще сильнее манит родная Злата Прага.

— Она ждет, она зовет нас! — заключил Вилем.

А наутро все увидели чехословацкое войско на марше. Жаров стоял на перекрестке двух больших дорог и подтягивал свои растянувшиеся колонны. А мимо проходили мощные московские зисы, которыми советские заводы в изобилии снабдили чехословацкие части. На одной из машин солдаты проехали с развернутым знаменем. И Андрей успел на его полотнище прочитать знаменательные слова, с которыми чехословаки каждый день в бою: «Правда победит!» «Будем верны!». Затем мчались орудия и минометы. За ними гремели танки, грозные тридцатьчетверки, которые также состоят на вооружении и у чехословаков. Бойцы с интересом всматривались в имена прославленных машин: «Злата Прага»… «Лидице»… «Соколово»… «Яна Жижка»… Сколько их, дорогих сердцу имен! Над башней «Ян Жижки» реяло красное знамя киевлян, врученное экипажу танка жителями древнего славянского города. Это знамя было впервые развернуто на Дуклинском перевале — на границе родной земли.

А вскоре по другой дороге пошли советские колонны. И тоже были танки, и тоже с историческими именами: «Александр Суворов», «Михаил Кутузов», «Николай Гастелло»… «Паникако»… «Одесса»… «Москва»… «Сталинград»…

Вот она, история давних и близких лет! Воины-богатыри движут ее дорогами новых сражений. И полководцы минувших времен, постоявшие за мать-отчизну, и их потомки, уже теперь павшие смертью храбрых, и города-герои, послужившие Родине своим легендарным подвигом, — все они верные сыны большой бранной славы, всегда возвышенной и благородной!

Глава двенадцатая ВЫСОКИЕ ТАТРЫ

1

Разведчики Якорева первыми выбрались на обледенелый гребень. Вытерев рукавом взмокший лоб, Максим обернулся. Круто проклятое нагорье. Очень круто. Высекая во льду зазубрины, бойцы Самохина карабкаются в трехстах метрах следом.

Передохнув, молча тронулись дальше. Крутизна временно спала, но снег по пояс. Он мягкий и рыхлый, легко проваливается до самой породы. Хуже льда! Потом и снег позади. Отвесная каменная стена искусно выложена из кристаллических сланцев. Скалу огибает узкий горизонтальный уступ, именуемый террасой. Здесь и летом редко ступает нога человека. Зимой — никогда! Внизу — глубокий провал, ощеренный острыми каменными зубьями. Бойцы, как альпинисты, обвязаны у пояса, и все прикреплены к веревке. Предосторожность не напрасна. В одном месте уступ сильно размыт горным потоком. Как всегда, все несчастья валятся на Зубца. Он шел последним на конце веревки и первым повис над пропастью. Максим, шедший рядом, едва выдержал рывок. Вытянутый на площадку, Зубец не сразу пришел в себя. На побледневшем лбу крупные капли пота. Нижняя губа часто вздрагивает. Якорев вспыхнул: он не хочет простить виновнику неверного шага, однако, увидев лицо разведчика, сразу смягчился:

— Иди в середину!

Терраса обрывается, отрезанная скалой с крутыми, почти отвесными стенами. Бойцы лезут с камня на камень, с уступа на уступ, опять карабкаются по обледенелым скатам, цепляются за редкие кусты и карликовые деревья, именуемые тут пигмеями; подолгу лежат, чтобы отдышаться и собраться с силами, снова ползут. Горы все выше и выше. Воздух становится чище, свежее; пронзительный ветер — обжигающе порывистым. В неустойчивом равновесии он сразу валит на снег.

На седловине привал…

Вот они, Высокие Татры! Их называют «прекраснейшей диадемой Словакии». Это и в самом деле одно из ценнейших ее украшений. Горы щедро воспеты поэтами. Композиторы сложили о них самые волнующие мелодии. «Татра» — наиболее массовая марка самых различных изделий. Легковая машина — «татра», папиросы — «татра», шоколад и конфеты — «татра».

День голубой и солнечный. Обзор на сто верст вокруг. Куда ни взглянешь — небо да горы! И выше всех величественная Герлаховка, взметнувшаяся ввысь на 2663 метра. Даже тысячеметровая красавица Матра, виднеющаяся вдали в виде синеватого конуса, по сравнению с Герлаховкой кажется горой-ребенком. Но Самохин и не глядел туда. Расстелив на снегу карту, он тщательно выверял маршрут. Далеко впереди у подножия северных склонов, — небольшой уголок южной Польши с живописным курортным городком Закопане. Туда лишь один путь через Яворинский перевал, по которому и отходит разбитый противник, уверенный, что Татры — самое надежное прикрытие. Он минирует дорогу, устраивает лесные завалы, подрывает полотно и скалистые кручи над ним, создает смертельные зоны артиллерийского огня. По шоссе на Закопане полк и преследует противника основными силами. Батальон же Самохина идет прямым путем через Высокие Татры, чтобы отрезать врагу пути отхода. За проводника у Леона словачка-партизанка Мария Янчина. Молодая женщина в легкой шубке, опороченной мехом, и в теплом шерстяном платке, из-под которого выбиваются пряди русых волос. Невысокая и стройная, она чем-то напоминает горную серну, чуткую и стремительную. Бойцы не сводят глаз с ее румяного лица, заглядывают в синие бездонные глаза с большими черными зрачками, прислушиваются к звонкому голосу, каким не разговаривать, а петь бы самые задушевные песни.