Дунай - [6]
4. Моралисты и землемеры у истоков Брега
Во-первых, никакого крана нет и в помине. Повторить пройденный Амедео путь несложно. Я спускаюсь на несколько метров, отделяющих мою скамейку от истока Брега, и шагаю вверх по лугу по направлению к дому, чувствуя, как промокают носки и ботинки. Вода поблескивает среди травы, ручей спокойно журчит, зелень деревьев ласкает глаз, их аромат ласкает нюх. Путешественник чувствует себя немного нелепым, смешным и признает объективное превосходство окружающего пейзажа. Неужели текущие по лугу ручейки — это Дунай, река, про которую говорят в превосходной степени, бассейн которой 817 000 квадратных километров, которая ежегодно выплескивает в Черное море двести миллиардов кубических метров воды? Льющийся несколькими сотнями метров ниже ручей стремительно бежит, сверкает и вполне заслуживает эпитет «чуднотекущий», которым Геродот наградил Истр.
Шаги по направлению к дому — как написанные на листе бумаги фразы, нога пробует пропитанную водой почву и обходит лужу подобно перу, что огибает и пересекает белое пространство листа, стараясь не делать остановок, обусловленных волнением сердца и мыслей, и продолжая движение, — остановка подобна случайной капле чернил, странник притворяется, будто преодолел препятствие, хотя на самом деле он его обошел и теперь оно осталось у него за спиной — непобежденное, скользкое. Занятие писательством должно походить на эти текущие среди травы воды, однако застенчивая и в то же время неиссякаемая свежесть источника, тихая, несущаяся вспять песнь жизни больше напоминает задумчивый, глубокий взгляд Маддалены, чем мутную сухость письма, проводника воды, столь часто распределяемой несправедливо.
Душа убога, укорял себя Кеплер, она прячется в уголках литературы, вместо того чтобы исследовать божественный замысел творения. Тот, кто доверяет одной бумаге, в конце концов может обнаружить, что превратился в силуэт, вырезанный из тонкого листа, трепещущий и сгибающийся от дуновения ветра. Путешественник и жаждет ветра, приключений, бешеной скачки к вершине холма; подобно великому математику Кеплеру, он жаждет обнаружить замысел Бога и законы природы, а не только собственную идиосинкразию, ему хотелось бы, чтобы небольшой подъем к дому превратился в победное шествие, подобно тиграм Момпрачена, что шагают вперед под вражеским огнем завоевывать или освобождать родную землю. Но ветер дует ему не в лицо, а в спину и уносит прочь, вдаль от родного дома и обетованной земли. И тогда путешественник углубляется в чащу собственных аллергий и декомпенсаций, надеясь, что в просветах между ними, напоминающих просветы в кулисах театра обыденной жизни, есть хоть немного дыхания, дуновения настоящей жизни, скрытой за ширмой реальности. Тогда литературные маневры оказываются стратегией, позволяющей защитить скверно залатанные прорехи в далеком занавесе, воспрепятствовать тому, чтобы малые вихри и вовсе исчезли; как говорил монсеньор делла Каза, жизнь писателя — это состояние войны.
Я поднимаюсь по склону и подхожу к дому. Поднимаюсь, подхожу? Использование первого лица единственного числа более чем условно, а главное — путешественнику неловко, что, когда сталкиваешься с объективным характером событий, под ногами вечно путается личное местоимение. Виктор Гюго, бродя вдоль Рейна, хотел выбросить это местоимение: ему мешало «я», как сорняк, лезущее из-под пера. Впрочем, другой не менее знаменитый и не менее враждебный к глагольному и местоименному эготизму турист, Стендаль, путешествуя по Франции, готов был признаться, что все-таки местоимение «я» — удобное средство ведения рассказа.
Я разглядываю дом, обхожу его вокруг, изучаю, сравниваю с описанием в докладе. Проблема всякой науки в том, как соединить южные моря, их бесконечную изрезанную волнами синеву с голубой географической картой этих морей. Не очень склонный к дотошности литератор предпочитает отступать в сторону, морализировать по поводу претензии на научную точность. Как говорил доктор Джонсон, моралистами мы бываем постоянно, землемерами — лишь по случаю.
Тем не менее крана в доме нет. Дом старинный, кухня построена в 1715 году. Выросшая на пороге старуха на редкость прямолинейна: она просит не воровать и предлагает прослушать за две с половиной марки с носа запись с описанием темного очага, кухонной утвари XVIII столетия, обычаев и традиций прошлого. Мы кладем пять марок ей на ладонь — кору старинного дерева, вызывающего почтение и смущение. Кухня совсем черная, словно пещера, пропахшая прошлым и шпеком, на магнитофоне записан голос самой женщины, так что ей не нужно всякий раз повторять одну и ту же историю, она ограничивается тем, что сопровождает слушателей, иллюстрируя рассказ командными жестами. Женщина стара, сурова и одинока, она привыкла к одиночеству, ей нет дела до уходящей жизни и до тени, царящей в черной кухне, в которой она прожила всю свою жизнь. Лишь когда ее голос на записи упоминает Сулину, далекое устье, где Дунай впадает в Черное море, лицо старухи добреет, на нем появляется неопределенное отсутствующее выражение.
Клаудио Магрис (род. 1939 г.) — знаменитый итальянский писатель, эссеист, общественный деятель, профессор Триестинского университета. Обладатель наиболее престижных европейских литературных наград, кандидат на Нобелевскую премию по литературе. Роман «Вслепую» по праву признан знаковым явлением европейской литературы начала XXI века. Это повествование о расколотой душе и изломанной судьбе человека, прошедшего сквозь ад нашего времени и испытанного на прочность жестоким столетием войн, насилия и крови, веком высоких идеалов и иллюзий, потерпевших крах.
Действие романа «Другое море» начинается в Триесте, где Клаудио Магрис живет с детства (он родился в 1939 году), и где, как в портовом городе, издавна пересекались разные народы и культуры, европейские и мировые пути. Отсюда 28 ноября 1909 года отправляется в свое долгое путешествие герой - Энрико Мреуле. Мы не знаем до конца, почему уезжает из Европы Энрико, и к чему стремится. Внешний мотив - нежелание служить в ненавистной ему армии, вообще жить в атмосфере милитаризованной, иерархичной Габсбургской империи.
В рубрике «NB» — «Три монолога» итальянца Клаудио Магриса (1939), в последние годы, как сказано во вступлении переводчика монологов Валерия Николаева, основного претендента от Италии на Нобелевскую премию по литературе. Первый монолог — от лица безумца, вступающего в сложные отношения с женскими голосами на автоответчиках; второй — монолог человека, обуянного страхом перед жизнью в настоящем и мечтающего «быть уже бывшим»; и третий — речь из небытия, от лица Эвридики, жены Орфея…
Эссе современного и очень известного итальянского писателя Клаудио Магриса р. 1939) о том, есть ли в законодательстве место поэзии и как сама поэзия относится к закону и праву.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.