Дунай - [22]

Дунай (по крайней мере, его верхнее течение) существует, он не пропадает, не дает несбыточных обещаний, не бросает, он течет, верный себе, и в том, что он есть, можно всегда убедиться; ему неведом азарт теологии, идеологические извращения, разочарования любви. Он здесь, настоящий, осязаемый, его приверженец, отдающий ему всю свою жизнь, чувствует, что она течет в гармоничном и неразрывном союзе с течением реки. Непреходящая гармония заставляет забыть о том, что оба они, речной бог и тот, кто верит в него, стремятся вниз по течению, к устью. Кажется, что Невекловский, подобно Куайну, беспрерывно тычет пальцем, повторяя: «Дунай!» — и неиссякаемая одержимость определяет ход его жизни, прожитой со страстью, которая во все времена была взаимной.

3. Инженер между убеждением и риторикой

Был ли Невекловский на самом деле убежден в том, что он делает? В пользу этого говорит «милосердно скорая» смерть, настигшая его вскоре после восьмидесятого дня рождения и сделавшая, как повествует его биограф, переход инженера в мир иной легким и гармоничным. Убеждение, писал Микельштедтер, — это постоянное владение собственной жизнью и собственной личностью, способность проживать мгновение до конца, не испытывая мучительного желания сжечь его как можно быстрее, поймать и использовать во имя будущего, которое должно настать как можно скорее, иначе говоря, разрушить его в ожидании, что жизнь, целая жизнь, быстро пройдет. Неубежденный человек сжигает свою личность в ожидании результата, который вот-вот появится, но никак не появляется. Жизнь как отсутствие, как deesse[21], постоянно уничтожаемая в надежде, что тяжелый час настоящего уже миновал, простуда прошла, экзамен сдан, свадьба сыграна, развод получен, работа закончена, выходные наступили, вердикт врача оглашен. «Живешь и надеешься, что время придет, когда час твой пробьет и надежда умрет».

Риторика, то есть организация знания, — огромная шестеренка культуры, лихорадочный механизм деятельности, занимаясь которой неспособные жить люди обманывают себя, мешают себе понять, что они не живут и ничего не значат, не замечают собственной пустоты. Выходя из библиотеки и направляясь к рыбачьему кварталу, я размышляю о том, стали ли написанные Невекловским 2164 страницы бастионом великой стены риторики, загораживающей пейзаж и позволяющей не видеть собственную пустоту?

Не знаю, был ли Невекловский убежден в том, что он делает, или он был ритором, написал ли он тысячи страниц, спокойно слушая голос своего демона или прячась от демонов. Милосердно скорая смерть говорит о том, что, скорее всего, его жизнь протекала без тревог. Всякая жизнь определяется тем, насколько убежденно ее проживаешь, всякое путешествие колеблется между остановкой и бегством. С подкупающей настойчивостью в своей книге Невекловский постоянно возвращается к «Мойдлешиф», развеселому судну со ста пятьюдесятью швабскими и баварскими девицами, которое в 1719 году, после заключения Пожаревацкого мира, герцог Карл Александр Вюртембергский отправил к унтер-офицерам, решившим обосноваться в Банате, чтобы те могли выбрать себе жен и таким образом укрепить присутствие швабов в этом крае, призванное стать одной из центральных глав в истории Юго-Восточной Европы и ее цивилизации. Лодка со ста пятьюдесятью девицами, о редких добродетелях которых поется во многих песнях, Lieder, стала бы идеальным кораблем для подобного путешествия, для того, чтобы совершить его, будучи убежденным, не спеша, более того — желая, чтобы оно никогда не кончалось.

4. Дунайская негритяночка

Перечисляя посвященные верхнему течению Дуная произведения изящной словесности, Невекловский упоминает прелестный забытый рассказ Германа Шмида «Негритяночка Франческа». Его действие происходит около 1813 года, персонажи — лодочники из Лауфена, которых уже подробно описал нам инженер. Главная героиня Францель (уменьшительное от имени Франческа) — дитя Наполеоновских войн, точнее, дочь немки и негра, служившего трубачом в армии императора. Новелла повествует о горестях и унижениях, с которыми сталкивается девушка из-за цвета кожи, о призвании к театральной сцене, которая ее отвергает, о любви к Ханнею (актеру, который сочиняет для нее комедию «Царица Савская», — благодаря цвету кожи девушка играет царицу и добивается успеха), об интригах, препятствующих соединению влюбленных, о предательстве и раскаянии Ханнея, который поначалу прогоняет девушку, а потом мчится вслед за ней до нижнего течения Дуная, до турецкой границы, где Францель выступает на ярмарке вместе с труппой темнокожих актеров, женится на ней и возвращается в Лауфен.

Короткий дунайский «театральный роман» разоблачает жестокость расизма, доказывает всю бессмысленность связанных с ним предрассудков и рассеивает их, как сценическую иллюзию, за которой скрыта человеческая правда личности, не зависящая ни от цвета кожи, ни от роли, которую исполняет актриса. В новелле нет ничего примечательного, кроме находки швабского актера, который, движимый любовью, пишет для своей пассии роль прекрасной и уверенной в себе царицы Савской, разоблачая жестокий в своей несостоятельности расизм. Дух дышит где хочет, никто не может быть вечно уверенным в собственном гении или в собственном ничтожестве; апокалипсический тон, которым великий Селин повествует о «маленькой идиллии между вашей служанкой (белокожей) и вашим почтальоном (чернокожим)», в интеллектуальном отношении стоит на ступеньку ниже, чем непритязательная новелла Германа Шмида, во всех прочих отношениях заслуженно забытая.