Дунай - [122]

12. Transsilvanismus

То благодушная, то невеселая педантичность немецкой буржуазии порой вызывает смех. В 1848 году трансильванские саксонцы колебались, согласиться или нет на союз с Венгрией; Кронштадт был «за», Германштадт «против» — до такой степени «против», что стражи городских ворот спрашивали у желавших войти чужестранцев, за кого они — за императора или за бунтовщиков. Если раздавался ответ «за бунтовщиков», вход был воспрещен; видимо, возможность лживого ответа даже не рассматривалась. В 1848 году среди саксонцев, как и повсюду, царил хаос, то и дело возникали разногласия, выдвигались либеральные и революционные требования, противоречивые, как венгры, поднявшиеся против Габсбургов и не поддержавшие восстание румын под предводительством Янку. Вся история Трансильвании — сложнейшая мозаика споров, пересекающихся интересов, столкновений, возникающих и распадающихся союзов между народами; например, в романах Морица или Миклоша Йошики показано, как во время османского завоевания трансильванские князья лавируют между Габсбургами и турками.

Котел, в котором варились народы со своими противоречиями, как нередко бывает в смешанных приграничных землях, способствовал осознанию принадлежности единой культуре, особой идентичности, полной контрастов и ни на что не похожей в силу вытекающего из конфликтов своеобразия, характерного для всех конфликтующих сторон. Трансильвания — одна из колыбелей венгерской культуры, начиная с написанной в XVIII веке автобиографии Миклоша Бетлена или появившихся в том же столетии «Исповеди» и «Воспоминаний» князя Ференца Ракоци II, который возглавил восстание куруцев против Габсбургов, но это еще и колыбель румынского национального сознания, литературной школы, отстоявшей в XVIII–XIX веках преемственность латинского элемента на территории Дакии и национально-языковое единство румын.

Лучиан Блага, поэт и переводчик «Фауста» на румынский, подробно изучил культуру Трансильвании XVIII века, но его поэтическая Трансильвания жива прежде всего в воспетой им в прозе деревне. Деревне, которую он любит, не стремясь вернуться в дедовский крестьянский мир и не испытывая ненависти к городу; деревне как мифическому, фантастическому образцу, идеальному «миоритическому пространству», пейзажу румынской души: Миорица из румынской народной баллады — овечка, символ того, кто смиренно приносит себя в жертву ради других, символ смерти, в которой никого не обвинят, за которую не станут мстить.

Совсем иной по настроению роман «Развеянная деревня» (1919) трансильванского венгра Дежё Сабо — необычного человека, интеллигента, который страстно любил жизнь и много страдал. Начитавшийся Ницше, одержимый идеей чистой, абсолютной мадьярственности, Сабо проповедовал культ земли и расы, склоняясь к профашистскому шовинизму, направленному против города и избравшему идеалом неиспорченную цивилизацией трансильванскую деревню. Когда победила возглавляемая Хорти контрреволюция, Сабо, как истинный ницшеанец, осознал, что не только демократия, но и фашизм в первую очередь способствовали разложению и уничтожению в процессе искусственно навязанной фальшивой модернизации исконной чистоты традиций; он объявил войну всем — «немецко-еврейско-славянской» буржуазии, фашизму, а затем и нацизму, всем, кто душил исконное мадьярское начало.

За понятием «Transsilvanismus» стоит множество народов, объединенных чувством принадлежности земле, состоящей из многих частей, земле, на которой перемешались разные народы. Разумеется, саксонцы горько переживали конец автономии, упраздненной в 1876 году по решению венгерского правительства, когда была отменена должность «комеса», «захсенграфа», то есть графа, представлявшего единое национальное образование, Nazionsuniversität. В романах и рассказах добродушно или с горечью повествуется о том, как происходила ассимиляция саксонцев, как они сопротивлялись, как венгерские и немецкие мальчишки кидались друг в друга камнями.

Тем не менее за многие века у саксонцев настолько развилось чувство автономии, что в 1908 году их лидер Рудольф Шуллер заявил, что они хотят быть не «просто немцами, а немцами из Зибенбюргена» и что они намерены защищать собственное существование и собственное саксонское своеобразие, не жертвуя собой ради швабов, которым угрожала мадьяризация, более того, согласившись с тем, что «прочим немцам» в Венгрии суждено исчезнуть.

Немецкие писатели пытались соединить верность трансильванской автономии с верностью германскому духу, габсбургской короне, преданностью Францу Иосифу как императору Австрии, но не как королю Венгрии. Адольф Мешендёрфер, также несвободный от немецкого национализма, восхваляет германскую идею как идею универсальную, священно-римско-имперскую, охватывающую все народы — германские и кельтские, славянские и галилейские; он высмеивает расистов, маниакально приверженных всему тевтонскому, выдумавших «человека готического», поскольку идея универсализма (носителями которой являются немцы), по его мнению, не может быть связана с одной- единственной расой или одним-единственным стилем, но призвана охватить всю Европу, в том числе латинскую и славянскую. Впрочем, немецкий император, — утверждает в своем сочинении приходской священник из Кронштадта, — предатель, потому что он бросил на погибель восточных немцев, истинных глашатаев германской идеи, передовые отряды ее защитников. В романе Генриха Циллиха «Между границами и эпохами» (1937) саксонцы, всегда выступавшие по отношению к граничившим с ними народам в роли «дающего», чувствуют себя брошенными венским двором.