Думай как шпион. Как принимать решения в критических ситуациях - [25]

В 1990-е бен Ладен был далек от халифата во всех возможных смыслах. Но он все равно разработал свою стратегию. Он разработал ее, рассуждая в обратном порядке от своей конечной цели.

В его рассуждениях мир для него выглядел так (см. ниже).

Бен Ладен видел, что ему нужно для основания халифата. Это умма, Святые места и необходимые ресурсы.

Затем он рассуждал в обратную сторону. С кем он будет сражаться? С кем ему придется вступить в конфликт?

Еще один шаг назад. Кто еще будет на стороне врага? Кто вступит в альянс противника? Кто будет препятствовать ему в достижении цели?

Бен Ладен заполнил пропуски в своем плане. Он определил своих союзников и врагов, а также союзников врага. Затем настало время действовать.

Время усилить своих союзников и ослабить врагов — и, что еще важнее, ослабить вражеских союзников.

Но бен Ладену хотелось чего-то еще. Чего-то, что затрагивает другое измерение стратегии.

Иногда это измерение становится важнее игр с положительной и нулевой суммой. Именно ради этого измерения бен Ладен пошел на значительные риски. Именно оно определило многие из его решений.

Это измерение было заложено в основании его конечной цели.

Бен Ладен не просто хотел основать халифат. Он хотел быть его халифом.

Халиф — это преемник Мухаммеда. Лидер халифата. Это «босс».

Бен Ладен хотел быть боссом. Он хотел стать лидером. Он хотел стать халифом.

Это значит, что ему нужно было победить в еще одной игре.

Бен Ладен хотел стать победителем внутри халифата.

Ему нужно было победить в игре, которая находилась внутри его конечной цели.

Ему нужно было победить в игре за звание босса.

Бен Ладен разработал стратегию не только для того, чтобы построить халифат. Он также разработал стратегию, чтобы стать халифом.

Обычно в фильмах шпионы хотят заполучить что-то одно. Какой-то один документ, один шифр, один-единственный чемоданчик[17].

Есть лишь одна цель — одна вещь, которую они хотят получить.

И это забавно, когда ты зритель шпионского кинофильма. Тебе интересно — сумеет ли шпион получить эту заветную вещь или нет. Выиграет он или проиграет?

Стремление найти одну вещь создает напряжение. Оно толкает на отчаянные поступки и создает драматические моменты. Это делает фильм увлекательным.

Но, если ты шпион, ты не стремишься никого развлекать. Поэтому ты не охотишься за чем-то одним.

Ты держишься подальше от драматизма и отчаянных поступков. Потому что отчаянные поступки и драматизм чаще всего означают, что ты арестован — или случилось что-то еще хуже.

Ты никогда не охотишься за одной вещью: за одним документом, шифром или чемоданчиком. У тебя не одна цель, а много целей.

Тебе нужна не одна вещь, а много вещей.

Тебе нужно все, что усиливает твою стратегию.

А это могут сделать множество вещей. Множество документов, шифров и чемоданчиков.

Кроме всего прочего, это означает, что у тебя есть множество путей к достижению цели. Если ты не можешь получить что-то одно, ты получишь что-то другое. Если ты не получишь что-то сегодня, ты получишь это завтра.

Когда ты просишь осведомителя выполнить задание, ты следуешь этому же правилу. Ты никогда не просишь об одном документе, одном шифре или чемоданчике. Ты не ограничиваешься одной целью.

Потому что тебе не нужно, чтобы осведомитель совершал отчаянные поступки. Ты не хочешь создавать драму. Ты хочешь, чтобы осведомитель успешно справился со своим заданием.

Кроме того, если ты даешь информатору несколько поручений, это помогает тебе в еще двух отношениях.

Это подталкивает осведомителя к совершению выбора.

Это позволяет тебе смешивать реальные цели с фиктивными.

Следовательно, ты можешь оценить выбор осведомителя. Если ты имеешь дело с двойным агентом, ты сможешь скрыть, что ты знаешь и чего не знаешь.

Третью встречу с осведомителем, который врал, я начал именно с этого. Я спросил его, что удалось достать.

Он улыбнулся. Он прямо-таки лучился. «Это было непросто», — сказал он.

Он протянул через стол оторванный кусок бумаги. Меня не заботило, что информация преподносилась в такой форме. Я видел вещи и похуже и даже использовал их сам. По крайней мере, на этой бумаге нет следов крови.

«Почему так, на клочке бумаги?» — спросил я. «Это все, что передо мной было, когда мне позвонил друг, чтобы передать информацию».

Проблема. Из сказанного следовало, что у него нет прямого доступа к документам. Ко многим документам. К их оригиналам. А не к транскрипции телефонного разговора, записанной на клочок бумаги.

Я уточнил: «Вы не видели оригинал документа?» «Нет, — ответил он. — Его видел мой друг. И передал мне его содержание».

Плохо. Друг — это плохо. Значит, информатору пришлось задать другу прямой вопрос. И теперь друг знает, какую именно информацию от него хотели получить. Но, по крайней мере, он не знает обо мне. Или все же знает?

Я спросил, рассказал ли информатор своему другу обо мне. «Нет, — ответил он, качая головой. — Конечно нет. Я сказал, что эти данные нужны мне для другого дела, над которым я сейчас работаю».

«Кто этот друг?» — спросил я. Он помедлил. Сжал руки, соединив пальцы. Он не хочет говорить. Это хорошо. Значит, друг, скорее всего, на самом деле существует. В конце концов он все равно назовет его имя. Но хорошо, что он не хочет этого делать. Что он хочет защитить своего друга.