Думай как римский император - [51]
В отличие от того, что говорилось в его переписке с Фронтоном, в «Размышлениях» Марк довольно категорично заявляет, что мудрый человек не будет разыгрывать трагедию и ныть по поводу испытаний, которые ему выпадают. Разумеется, это не про учителей-риторов Фронтона и Герода Аттика. Скорее всего, он имел в виду их соперников, когда писал это, то есть учителей философии, которые обучали его Стоицизму и были живым примером психологической устойчивости. Например, неизгладимое впечатление на Марка оказал Аполлоний Халкедонский, который терпел жестокую боль и перенес несколько тяжелых заболеваний. Аполлоний при любых обстоятельствах сохранял невозмутимость, не позволяя ударам судьбы выбить у него почву из-под ног и не предавая своей жизненной цели, заключающейся в обретении мудрости и передаче ее другим людям[115].
Но еще сильнее поразил Марка другой его наставник-стоик Клавдий Максим. В «Размышлениях» Марк упоминает болезнь и смерть Максима аж трижды. Как и Аполлоний, Максим был решительно настроен посвятить свою жизнь, невзирая на тяжелую болезнь, обретению мудрости. Он был не профессором-стоиком, как Аполлоний, а римским государственным деятелем высокого ранга и талантливым полководцем. Помимо прочего, он был волевым и самоуверенным человеком, прославившимся своей приверженностью Стоицизму – человеком, который, как охарактеризовал его Марк, не сгибался под ударами судьбы и черпал силы в себе самом, нежели надеялся на помощь извне. Он оставался непоколебимым в своих намерениях и неунывающим перед лицом трудностей[116]. Судя по всему, Максим заболел и умер вскоре после того, как был назначен проконсулом Африки в 158 году н. э., и его смерть, должно быть, глубоко потрясла Марка.
И действительно, Марк сравнивает Максима с императором Антонином. Оба демонстрировали безупречную силу характера, самодисциплину и выдержку, сталкиваясь с болью и болезнями. Антонин очень заботился о своем здоровье, поэтому на протяжении всей своей жизни почти не прибегал к помощи врачей. Однако он страдал сильными головными болями, а к старости его так скрючило, что ему требовались деревянные шины для поддержания его туловища в прямом положении. Марк заметил, что его приемный отец, едва оправившись от жестокого приступа головной боли, тут же возвращался к своим обязанностям императора с прежней решимостью. Он не тратил время на беспокойство по поводу своего недуга и не позволял боли долго мешать ему делать свое дело. Работая над «Размышлениями», он вспоминал, как тихо и безропотно уходил из жизни Антонин около десяти лет назад, в почтенном возрасте семидесяти четырех лет[117]. Как и Максим, Антонин всегда был довольным и жизнерадостным. Даже лежа на смертном одре, с последним вздохом он прошептал своему стражнику слово «невозмутимость», которое символизировало как его характер, так и стиль правления. Таким образом, для нас очевидно, что отношение Марка к боли и болезням было сформировано примером этих людей. Вероятно, он также не хотел походить на Фронтона и прочих софистов, которые своей страстью к высокопарной риторике драматизировали собственные жалобы, превращая свои несчастья в личные трагедии.
Помимо стоиков, Марк также черпал вдохновение для преодоления боли и болезней из другого, еще более удивительного источника – соперничающей философской школы Эпикура. Эпикурейцы считали, что главная цель в жизни – погоня за наслаждениями (hedone). Правда, как известно, их определение наслаждений было довольно парадоксальным, а именно, они заключались главным образом в свободе от боли и страданий (ataraxia). Поэтому для них было крайне важным устранить страдания, вызванные болью и болезнями.
Марк цитирует письмо, предположительно написанное Эпикуром около пятисот лет назад. Из другого источника мы узнаем, что Эпикур мучился от камней в почках и дизентерии, которые в итоге привели к смерти:
Во время болезни меня не занимали телесные страдания, и с посещавшими меня я не беседовал о подобных вещах. Я продолжал свои начатые ранее научные работы, интересуясь главным образом тем, как мысль, несмотря на свою причастность к подобным движениям в теле, сохраняет тем не менее свой внутренний мир, преследуя свойственное ей благо. И врачам я не дал повода возгордиться, точно они не весть что для меня делают, но жизнь моя протекала счастливо и хорошо[118][119].
Должно быть, Марка поразил контраст между этим письмом и перепиской, которую он вел ранее с Фронтоном. Как многие из нас, Марк одно время тоже был не чужд разговоров подобного рода и любил пожаловаться на страдания тела, против чего предостерегал Эпикур. И хотя у него было слабое здоровье, Эпикур не жаловался на свои симптомы и не пускался в подробное описание недугов. На самом деле он видел в своей болезни возможность порассуждать с бесстрастным видом о том, как можно занять ум и получать при этом моральное удовлетворение, невзирая на ужасную боль, от которой страдает тело. Он просто продолжал заниматься любимым делом: рассуждать о философии со своими друзьями.
