Духовные проповеди и рассуждения. Аврора, или Утренняя заря в восхождении - [7]

Это освобождение в Духе Святом есть возврат к Божеству, слияние с Божеством, но не прежнее бессознательное и безличное пребывание в лоне Божества, а новый союз с Богом, через Сыновст­во, в свободе. Новый Завет. О возврате к Богу говорит Экхарт: "И устье мое прекраснее моего истока, ибо вот я — единый возношу все создания из их разума в мой, дабы и они стали во мне единством". И в другом месте: "И я — единый возвращаю все создания Богу".

"Праведный человек не служит ни творению, ни Богу, ибо он свободен и чем ближе к справедливости, тем более он сам свобода". Такой человек становится в мире сознательным строителем, созна­тельно исполняя мировые цели. Апостол Павел говорит: "Ибо тварь с надеждой ожидает откровения сынов Божих, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в на­дежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тления в сво­боду славы детей Божьих, ибо знаем, что вся тварь совокупно стена­ет и мучится".

В учении Экхарта нет того буддийского ухода от жизни, кото­рое стремится лишь к личному освобождению. Восточное созерца­ние ведет человека обратным путем, к его источнику, к слиянию с Божеством, в этом пути человек как бы отрицает эволюцию мира, приходит обратно с пустыми руками. Экхарт христианин, "устье его выше истока". Созерцание его оплодотворяет творчество действи­тельной жизни, и наоборот, творчество действительной жизни — созерцание. После того как Слово стало плотью, дух не убегает от земли, но, возлюбя ее, принимает ее в себя; в духе преображенная она возвращается к Отцу.

Из этого взгляда вытекает все нравственное учение Экхарта. Зло, по Экхарту,— поступки обособленного, замкнутого в себе чело­века, который хочет лишь своего. "Для человека, пребывающего в Божьей воле, и в Божьей любви, для него радость — делать добрые дела, которые Бог хочет, и оставлять злые, которые против Бога. И для него невозможно не выполнить дело, которое Бог хочет, чтобы было исполнено".

Радостным, творческим духом проникнуто его учение. Творче­ское начало видит он и в страдании. "Бог не разрушитель природы, но строитель ее; он разрушает только то, что может заменить луч­шим". В большом страдании он видит сокращение пути того, кто Богом любим. "И радость Божья, и праведника — одна".

Упрекают Экхарта, что Христос, рожденный в душе, затмевает в его учении Христа, рожденного Марией, и этим объясняют его толкование Евангельских событий. "Мы должны все одухотво­рять",— говорит он. Пять мужей Самаритянки для него — пять чувств; вдова Наинская — рассудок, умерший муж — творческое начало души, сын — высший разум. "Иосиф и Мария потеряли Хри­ста в толпе и должны были, чтобы найти его, вернуться туда, откуда ушли,— в храм. Так и мы должны вернуться туда, откуда изошли".

Упрек этот несправедлив. Для Экхарта во Христе было воисти­ну воплощено Слово, и все Палестинское действо, все события и каждое лицо были воистину отображением духовного мира. Все участники той великой мистерии были одновременно и живыми людьми, и чистым воплощением духовных сущностей. Жизнью ста­ло то, что в прообразах, в обрядах совершалось в древних мистери­ях. Тогда воистину все, что совершалось на земле, совершалось на небе, а все события на земле были в то же время и полной реально­стью духовной, то есть чистым символом. Постигая это таинство, Экхарт мог видеть события, происходящие в душе, в образах того действа, и наоборот, события Палестины — как образ и символ ми­ра душевного.

Другие, наоборот, игнорируют в учении Экхарта его веру в Христа Богочеловека. Так один из его переводчиков произвольно выбрасывает все те места проповедей и трактатов, где Экхарт каса­ется христианских догматов. Он хочет очистить его учения от всего несущественного. Другой спешил снять с Экхарта подозрение в том, что он верит в черта и ангелов. Подобные вещи были для него лишь символами, объясняет он. Теперь символы равны формальным от­влеченным понятиям. Для нас микрокосм и макрокосм разъедине­ны. Человек думает, что его духовный мир оторван от окружающего мира. Это крест и проклятие нашего времени, и отсюда его материа­лизм, с одной стороны, и абстрактный идеализм — с другой.

Для Экхарта символ был той же реальностью, а понятия — жи­выми существами и живыми силами объективного духовного мира, в котором он жил полной творческой жизнью. Напрасно люди, же­лая почтить Экхарта и сравнять с собой, переносят его в бесплод­ную пустыню абстракций. Зеленеющий и цветущий дух Экхарта питается неиссякаемыми глубинными ключами мира. И как жив этот дух, и как он живит!

Экхарт черпал свои мысли не только из книг Отцов Церкви, схоластов и античных философов, учение которых знал очень глу­боко (неоплатоники Плотин и Прокл были ему особенно близки), он пережил эти мысли всем существом своим. Но на самых высоких ступенях мистического переживания мысль его остается ясной и строгой, как кристалл. И законченность, и многогранность этой мысли ничего не ограничивает и не сковывает. Сквозь ясность ее, как в кристалле, темнеет глубина.

Его мысль проникнута Христом. В нем сама солнечная мысль Христова, лучистая и творческая; всевидящее око, которое не толь­ко воспринимает лучи данных вещей, но излучает свой свет, прон­зая тучи, преображая их в красоту славы.